Аннемари и капитан

А с учителем Бутцем вот как вышло. Мы тогда были первоклашками. Вернее, как раз перешли во второй. Тут у нас и отобрали нашего учителя Вольтерса. Ему пришлось взяться за старших. И начались для нас тяжёлые времена. Во втором классе у нас сменилось семь учителей. Одного перевели, другой заболел, двоих уволили. Один из этих двоих и был Бутц.

Несколько дней у нас вообще не было учителя. Фрейлейн Штайнхен, наверное, перевернулась бы в гробу, узнав, как мы одичали за это время. Потом появился Бутц. Он влетел в класс как ракета, а мы как раз играли в футбол. Он схватил первого попавшегося — а это был я! — и как следует отлупил. Таких побоев я больше не припомню.

— Я ничего не делал! — заревел я.

Он отпустил меня и зарычал:

— Вот видите, он ничего не делал, а как ему попало! Что же будет с тем, кто что-нибудь натворит!

Ну, это малость чересчур, решил я. Я показал ему язык и помчался домой. Когда я рассказал всё матери, она взяла меня за руку и пошла со мной в школу.

Мать широко распахнула дверь класса и устроила скандал учителю Бутцу. Он дрожал от страха и только за тем и следил, чтобы между ним и мамой оставался барьер — кафедра. Директор Гермес тоже пришёл тогда в класс, и учитель Бутц исчез навсегда.

Не понимаю, почему некоторые родители его защищали. Когда у них канарейка или там кролик и они поручат кому-нибудь о них заботиться, то небось не станут терпеть, чтобы их били. Но ведь мы, дети, тоже люди!

Тут-то я в первый раз и понял, какая у меня мама. Так, значит, когда она нас била, она и сама знала, что это плохо. С тех пор я часто ей помогал. Она даже удивлялась:

— Вот отца-то обрадую, когда из плена вернётся!

Потом она плакала и была со мной очень ласкова.

Ведь я самый младший. И ещё с тех пор мама всегда интересовалась школой. Теперь она даже в родительском комитете.

Настоящий учитель — это директор Гермес. Ганс Хольт неделю прогуливал школу, а потом это выплыло. Его мать влетела с палкой в класс — хотела отколотить Ганса. Но директор встал между ними и отнял у неё палку:

— В нашей школе детей не бьют!

Тогда ещё не был издан закон, запрещающий телесные наказания. Но Гермес сам его ввёл. Мы смотрели на него, как на чудо природы, и решили помочь Гансу Хольту.

Долгое время мы заходили за ним в школу и по очереди готовили с ним уроки. Дитер лучше всех умел ему всё объяснить. Дитер вообще, по-моему, должен стать учителем!

Директора Гермеса ребята слушались по первому слову. И он всегда принимал верные решения. Раз я пришёл к нему за мелом. И тут врывается какой-то парень. Один рукав его куртки оборван.

— У-у-у!

— Ты о чём плачешь?

— Петер Мюллер меня…

— Стоп! Начинай так: Я Петера Мюллера…

Тут возникла пауза. Мальчишка опять показывает на свой рукав:

— Петер Мюллер…

Но директор снова его перебил:

— Ты сперва расскажи, как это вышло.

— У-у-у, мой отец меня изобьёт за куртку…

— Ты так начинай: «Я Петера Мюллера…»

— Подумаешь, чуть-чуть кровь показалась… — всхлипнул мальчишка.

— У кого?

— У Петера Мюллера.

— Вот как? Где же?

— На голове.

— Чем же это ты его стукнул?

— Да просто этой… посудиной… миской в буфете…

— А на миске осталась вмятина?

— Нет.

— А на голове шишка? И даже кровь шла? Ну-ка пошли к этому парню. Наложим сперва ему пластырь.

Петеру Мюллеру прилепили пластырь. Потом меня послали звать девочку, у которой отец портной. Оба драчуна были тут же назначены дежурными. Вместе. Он всегда так делал. Конечно, куда проще отлупить или оставить после уроков. А он — нет, он вот так.

Какие же мы были тогда сорванцы!

Уже во втором классе такое вытворяли, что и сегодня людям в глаза глядеть стыдно. Жаль, должен признаться, что зачинщиком чаще всего бывал я. Вот только почему?

Мне никогда б не пришло в голову подговорить Дитера и Боксёра на это дело с лампочками, если бы я не слышал каждый вечер, что у нас в парадном кто-то опять вывернул лампочку.

Нам очень хотелось посмотреть фильм «Белеет парус одинокий», а денег не было.

— Где бы нам денег добыть? Хоть немного, — сказал Дитер.

— А мы лампочки продадим, — заявил я.

— Да ты что? У нас дома только одна! — возразил Боксёр.

— Нет, дома брать не годится, — поддержал его Дитер.

— А мы свистнем где-нибудь! У нас их любой купит. И вообще настоящий мальчишка должен уметь воровать, — сказал я. — Или, может, вы дрейфите?

— Дрейфим? Ты что, спятил? — сказал Дитер.

— Ну ладно, тогда, значит, стащим. Только вот где? — Я не имел об этом ни малейшего представления, но как Старый опытный вор предложил: — А давайте в трамвае!

Ну, разработали мы план — он и нас самих привёл в восторг. На последней остановке трамвая кто-нибудь из нас подойдёт к кондукторам — они там стоят у трамвайных вагонов — и спросит, не осталось ли у них такой книжечки — верхней части отрывных билетов. Это, мол, надо нам для игры. А другой в это время влезет в вагон и вывинтит лампочки, а третий возьмёт их у него — и скорей удирать!

Конечно, все хотели влезть в вагон за лампочками. Эта роль нам нравилась больше всего.

— Это я придумал! — крикнул я. — Значит, мне и вывинчивать!

Но всё же мы бросили жребий. Жребий пал на меня. Дитер должен был выпрашивать остатки билетиков, а Боксёр — удирать. Всё сошло отлично. Мы продали две лампочки за шесть марок и пошли в кино. А сверх того ещё наелись вафель с кремом.

Фильм «Белеет парус одинокий» здорово нам понравился. Теперь самым большим нашим желанием было тоже найти такую девочку, которая пускалась бы вместе с нами на все приключения.

Вскоре нам опять понадобились деньги, и мы снова отправились на разбой. Но на этот раз мы попались. Продавец газет увидел нас из своего киоска и хотел задержать.

— Эй, ты! Ты ведь только что стащил лампочку в трамвае!

Мы бросились бежать, но я на бегу растерял мои книжки со школьной печатью. Не надо много ума, чтобы сообразить, что случилось потом. Газетчик получил от «Общества охраны порядка» вознаграждение за охрану народного имущества. А мы?.. Мне ещё и теперь снится в страшных снах, как мы тогда стояли перед директором Гермесом. Он весьма дружелюбно спросил нас, зачем мы это сделали. Конечно, чтобы доставить радость нашим родителям? Как они радовались, это вы сами можете представить. Мне было так стыдно перед матерью, что я только вечером приплёлся домой. Ко всем несчастьям, на лестнице было темно, потому что кто-то опять вывернул лампочки и, наверное, продал. Весь дом ругал этих воров, а я должен был рассказать матери, что её сынок Пауль и сам из таких. Когда кто-то вскоре вывернул лампочки у нас в школе, мы бродили по коридорам, как побитые щенки. Мы думали: теперь все считают, что это мы. Но наши старшеклассники нашли воров. Это были взрослые.