Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15

— А драка?!. А нарушение общественного порядка?!. И, наконец, оказание сопротивления сотрудникам милиции и дружинникам?!. — пробовал отстаивать свою правоту Паромов.

Работая всего второй день, он судил о милицейской работе и вообще о справедливости по книгам и фильмам.

— Это ты прокурору скажи — вот посмеется! — насмешливым тоном бросил Черняев, наученный горьким опытом общения с прокуратурой.

На душе у Паромова от скептицизма коллеги стало пакостно. Сломанная или вывихнутая рука «Колеса» была-то на его совести. Черняев заметил это и ободряюще сказал:

— Не переживай. Черт с ними, со всеми… Обойдется. Я не знаю, что тебе говорил Минаев, но запомни одно и намертво: в прокуратуре никогда правду не говори. До добра это не доведет. А неприятностей будет куча. Если мне не веришь, то у Василия Ивановича спроси или у того же Минаева… То же самое скажут. Там есть два порядочных человека — это Тимофеев и Дородных. Следаки. Остальные, особенно дед Гордей, аж руки от удовольствия потирают, когда бедного милиционера на чем-нибудь подловят.

— Не знал…

Теперь знай! И хватит о грустном… Вообще ты — молодец, не струсил… Мне внештатники уже шепнули, — подмигнул Черняев, переходя на другую тему. — И в будущем никогда подобной мрази спуску не давай. Дави, как гнид, этих тварей. Простому работяге без них дышаться будет свободней. А тебе — легче работать. У нас слухи быстро распространяются. Уже завтра вся Парковая будет знать, как молодой участковый круто расправляется. И еще запомни, — наставлял Черняев слегка растерявшегося от всей этой казуистики молодого участкового, — если прижмет обстановка, например: трое, пятеро на тебя будут наседать, не жди, когда они начнут бить. Бей первым! Выбери кого-либо поздоровей или поборзей — и бей! И бей так, чтоб с ног! С единого удара! Понял? Потом будем разбираться: прав или не прав… — учил уму-разуму и неписаным азам милицейской жизни Черняев. — Ты понял?

— Кажется, понял… — неуверенно ответил Паромов. — Но как-то это не согласуется с законом… Ни в книгах, ни в фильмах о подобном ни сном, ни духом…

— Молод еще, чтобы о законе и законности пургу в жару гнать, — оборвал Черняев. — Тут без тебя столько законников, что хоть реку ими пруди. Законник на законнике и законником погоняет… А про книги и фильмы забудь. Плюнь и разотри — в них чушь несусветная и галиматья!

И ушел, оставив Паромова в грустных размышлениях.

Написав объяснения, разошлись по домам дружинники. За ними ушли и внештатные сотрудники милиции. Потом прибыли, наконец, после неоднократных звонков Минаева, работники медицинского вытрезвителя. С помощью участковых погрузили братьев-хулиганов. Вслед за ними забросили в машину принесенную одежду.

Медлительность сотрудников медвытрезвителя, несогласованность действий милицейских нарядов дополнили чашу разочарований, начатую Черняевым. Все меньше и меньше оставалось иллюзий у молодого участкового о милицейской работе, почерпнутой им из фильмов и книг.

— Василич, а Николая можно поздравить с боевым крещением, — сказал Подушкин, когда они втроем вышли из опорного пункта на улицу. — Сразу «повезло» — на семейку Зои Ивановны попал! Раз тут не подкачал, то и в иных ситуациях не спасует.

— Можно, — обронил без особого восторга Минаев. — Если на первых порах не сломается, то будет работать. Ладно, пошли по домам…

Рассуждали так, словно Паромова рядом с ними не было.

Так закончился второй день работы. И уже после всего пережитого не так мирно и безмятежно, как прежде, светились окна в домах. Да и фонари уличного освещения уже не свет источали, а отбрасывали тревожные тени от деревьев и кустов. По крайней мере, так казалось молодому участковому.

6

Домой Паромов пришел около двенадцати часов ночи. Был молчалив и задумчив. На повторяющиеся вопросы жены о том, не случилось ли чего, односложно отвечал, что все нормально. И опять не мог долго уснуть, ворочаясь с бока на бок в кровати, вновь и вновь «прокручивая» в памяти события минувшего вечера.

На ум шли слова отца, сказанные ему, когда он приехал в родное село и поделился с родителями намерением работать в милиции.

Отец уже несколько лет трудился на почте начальником отделения связи. Несмотря на то, что жил в селе и имел всего лишь семилетнее образование, был настоящим сельским интеллигентом. Отличался начитанностью, независимостью суждения, незаурядной памятью, знанием российской и зарубежной литературной классики. Любил поэзию. И не только любил, но и сам занимался сочинительством стихов, публикуя труды своей поэтической деятельности в районной газете. К его мнению прислушивались не только в семье, но и односельчане.

Отец, в отличие от матери, не одобрил сделанный выбор.

— Власть — страшная вещь, сын, — поправив очки, с которыми уже почти не расставался, приступил к изложению своей позиции. — Она калечит людей и их души. Или развращает… И, что страшно: незаметно для них самих… Но чаще — все же губит…

— Это как?

— У твоего дедушки Дмитрия Григорьевича, было три старших брата. Дедушка и его брат Александр Григорьевич остались в селе. Крестьянствовали, сапожничали. А Иван Григорьевич и Григорий Григорьевич еще при царе получили приличное образование. Первый выбился в офицеры, второй стал учителем…

— Интересная родословная: из крестьян да в царские офицеры… Разве такое возможно? И почему раньше не слышал?..

— Все возможно, — взглянул остро из-под очков отец. — А что раньше не говорил, значит, как-то не случалось речь вести… Вообще-то не перебивай…

— Извини.

Так вот, когда произошла революция, — продолжил он, — то Иван и Григорий перешли на сторону Советской власти. Иван Григорьевич стал красным командиром, а Григорий Григорьевич был одним из руководителей Курской Губчека. Говорили, что даже с Лениным и Дзержинским встречался. Правда это или нет, судить не берусь. Сам он на эту тему распространяться не любил…

— Ты, батя, такие интересные вещи рассказываешь, что дух захватывает, — вновь перебил Паромов отца, но тот только поморщился: мол, не перебивай, я же просил…

— В тридцать седьмом году, когда шли сталинские репрессии, Ивана Григорьевича, уже комдива, по ложному доносу арестовали и расстреляли. Реабилитировали только после смерти Сталина…

— Печальная история…

— Все родственники тогда тряслись. Боялись. Каждую ночь появления «черного воронка» ждали. Мне тогда шесть-семь лет было, но даже я это помню. Мой отец в те годы старался из дома никуда не выходить и не с кем в разговоры не вступать. Впрочем, какие там разговоры — односельчане как чумных сторонились… Страшное было время!..

— Действительно страшное…

— У Григория Григорьевича поначалу судьба складывалась удачно. Но когда чекисты стали расстреливать без суда и следствия крестьян, уличенных в спекуляции, и какой — свое кровное пытались продать… — не выдержал он, ушел из ЧК. Совесть не позволяла безвинных людей уничтожать. Стал учительствовать в Глушково… И тоже дрожал, как осиновый лист на ветру, когда с братом беда случилась. А ведь смелым был до безрассудства…

— Это как?

— А так. Когда Деникин на Москву наступал, он одним из последних покидал здания курской ЧК — уничтожал документы. Зазевался и попал он в плен к белым. Выяснили те, что чекиста взяли, избили — места живого не было. Потом повели на расстрел. Но Григорий Григорьевич, не знаю уже как, один двух вооруженных конвоиров сумел разоружить… То ли Бог берег, то ли безвыходное положение на отчаянный шаг толкнуло… Скорее, все-таки Бог! — уточнил отец, искренне веривший в существование божественной силы, несмотря на то, что был коммунистом со стажем. — И избавиться от конвоя помог, и лошадь оседланную предоставил…