Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– Нападение?... Бандиты?... Вот тебе и кино! Мама родная! Среди бела дня! Между небом и морем! Напасть-то какая! Куда же мы? Как же мы? Я ж не умею плавать. И воды боюсь. Сыночки, братики, не дайте потонуть.
Последние её слова адресованы солдатам-связистам, сидящим позади неё. Они её не слышали и не видели. Один сладко спал. Видно, здорово намаялся парень перед отпуском. Другой, чуть приподнявшись в своём кресле, вытянул голову, напряженно смотрел вперед. Ему было любопытно. Хотелось быть там, впереди, где стреляли, но не успел отстегнуть ремень.
Молодожены мимо себя пропустили всю
Лолита плакала навзрыд.
– Мама! Я боюсь! Боюсь, мамочка! Спрячь! Пожалуйста, мамочка, спрячь!
Мать держала её в объятиях, готовая погибнуть, но не расстаться с дочерью.
Смуглая, с пронзительными черными добрыми глазами женщина в мохеровом шарфе на плечах, врач Ангелина Ефимовна Славина, загорелая, полная сил, которых она набралась в одном из черноморских санаториев, не хотела верить тому, что слышала, видела. Недоумение вытеснило все иные чувства и мысли. В её сознании не укладывался какой-то налёт, какие-то бандиты, какие-то выстрелы. Невероятно! Она была за тридевять земель от всего этого.
После того как пассажиры вернулись в Батуми, я потратил уйму времени на то, чтобы верно записать, в каком состоянии находились люди в первые минуты нападения. Много достоверного услышал, но боюсь, что далеко не всё.
Слушая рассказы потерпевших-один, другой, третий...десятый...двадцатый...тридцатый, - я всё время мысленно пытал себя, а как бы я, попав в беду, вёл себя. Бил бы кулаком в запертую дверь? Спал бы, как солдат с погонами связиста, или недоумевал, как врач Славина? Безумствовал бы под огненным дулом бандитского обреза? Или был бы благоразумным, как человек в тирольской шляпе?
И теперь ещё, создавая эту повесть, я пытаю себя и пытаю. Ответа пока нет. Всё должно проясниться, когда допишу последнюю страницу. Я всегда, начиная с первой своей книги, осмысливал жизнь вместе со своими героями. Сообща открывал мир. Рос вместе с ними. Любил то же, что и они. Закалялся в одной купели. Становился человеком. Так будет, надеюсь, и теперь.
Ан-24 летел и летел вдоль родного берега. Все еще родного. На дюралевом полу, лицом вниз, теряя живое тепло, лежала Таня.
Джемал Петриашвили, командир корабля, с простреленным позвоночником, сидел в своём кресле и не отрывал холодеющих рук от штурвала.
Бортмеханик Саша Филиппов потерял сознание и истекал кровью.
Штурман Вартан Бабаянц держался обеими руками за живот, в котором, как ему казалось, бушевал огонь.
Молодой налетчик стоял спиной к пилотской кабине и перезаряжал свою "пушку". Гранату со вставленным запалом он держал в зубах.
Суканкас-старший топтался на безжизненных ногах убитой им стюардессы и рукояткой кольта молотил по тонкой железной двери и кричал:
– Открывайте! Иначе всех перестреляю! Всех до единого!
Молчание. Тишина. Гудели моторы.
Суканкас-старший заглянул в смотровое окошечко, вделанное в дверь, и увидел сгорбленную спину первого пилота, командира корабля. Разбив окно, он неприцельно стал стрелять. Раз, другой, третий. Вставил в пистолет новую обойму.
Самолет проваливался в воздушные ямы. Падал на одно
крыло, на другое. Взмывал. И опять падал. Суканкас-старший крепко держался на ногах. Кричал:– Предусмотрел я эти фокусы! Не помогут. Открывай!
Молчание. Тишина.
И тогда он просунул в разбитое окошечко свою длинную руку, нащупал фиксатор дверного замка и поднял его. Сопротивления не последовало. Некому сопротивляться. Всё. Вход в пилотскую кабину свободен. Но мёртвое тело стюардессы не позволяло ему открыть дверь. Таня и бездыханная преграждала ему дорогу. Он с руганью набросился на неё, схватил за ноги, оттащил в сторону и ворвался к беззащитным пилотам.
Штурвал уже выпал из рук Джемала Петриашвили. Голова плохо держалась на плечах.
Управлял самолетом второй пилот Заур Гогуа. Пуля убийцы расчетливо пощадила его.
Суканкас-старший сорвал с головы Джемала радионаушники с микрофоном, прижал к его простреленной спине дуло кольта, тряхнул зелёной гранатой.
– Взорву, если не повернёшь в Турцию! Слыхал? Одна минута на размышление!
Командир с каждым мгновением терял силы, всё больше и больше слабел - вот-вот свалится с кресла. Держался он только немыслимым напряжением воли и страхом за жизнь пассажиров.
Медленно повернул тяжелую, непокорную голову в сторону второго пилота, глазами, полными отчаянной тоски, вопрошал: друг, что будем делать? Второй пилот понял его. Но и ему трудно принять решение. Если бы только решалась твоя личная судьба: жить тебе или погибнуть? Сорок пять человек вверили свои жизни пилотам.
– Всё, кончилась твоя минута!
– гаркнул Суканкас.
– Если сейчас же не повернёшь - взрываю!
Заур зажмурился, слегка кивнул.
Джемал ответил ему таким же кивком.
Самолет круто изменил курс. Город Кобулетти, сады, чайные плантации и горы исчезли с горизонта. Впереди - море, только море. Надрывались форсированной работой моторы. Самолет швыряло вверх, вниз, вправо, влево. Крутой наклон на одно крыло, потом на другое. Море светилось во всех иллюминаторах и летело навстречу. Катастрофа казалась неминуемой.
Заур пытался закружить пиратов и посадить Ан-24 на одном из запасных прибрежных аэродромов. Бандит разгадал его маневр.
– Эй, ты, не балуй! Если повернёшь машину к берегу, взорву гранату! Себя я ничуть не жалею! Лучше сдохнуть, чем жить с вами! Слышишь, Сулико, или как там тебя?
Самолет приближался к Батуми. Он хорошо был виден с наблюдательной вышки аэродрома. Дежурного диспетчера по полетам изумили странные маневры Ан-24. Он запросил по радио:
– Что с вами случилось, Джемал, Заур? Почему повернули назад? Почему кувыркаетесь? Перехожу на приём... Почему молчите? Отвечайте! Джемал! Заур!
Внизу, на летном поле, тоже заметили как-то странно летевший вдоль берега АН-24. Подумали, что терпит аварию, и приняли противопожарные меры.
Вдоль взлетно-пасадочной полосы, завывая сиренами, мчались пожарные машины. Автоцистерны с горючим удирали подальше. Люди готовы были броситься на помощь терпящему бедствие самолету. Ил-18 искал укрытия на дальнем травяном покрове.
Бело-голубой АН-24 показался на траверзе аэродрома, но на посадку не пошел. Пролетел дальше, в запретную пограничную полосу.