Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20

Еще минуту спустя он увидел увеличенный портрет Тани, прикреплённый к перегородке багажного отсека, в двух шагах от того места, где она упала, сраженная двумя пулями. Тут же, под портретом, выписка из Указа Верховного Совета СССР о награждении её орденом Красного Знамени.

Ермаков поднял глаза чуть выше, ожидая увидеть сквозное отверстие. Но там не было никаких следов. И ничто не напоминало о том дне. Только она, Таня, её глаза, её сдержанная живая улыбка возвращали Ермакова в октябрь тысяча девятьсот семидесятого. Какая она красивая, жизнерадостная, приветливая! Как сладко и тревожно смотреть на неё!

Ермаков закрыл глаза. Так и сидел в темноте, отрешенный от всего, тихий, погруженный в воспоминания. До его сознания едва-едва доносились голоса пассажиров, гул разогреваемых двигателей.

Ему не стало легче, когда взлетели. Пусто было в сердце Ермакова. Не ждал он, затаив дыхание, как год назад, появления стюардессы в дверях багажного отсека. Появится не она, другая. Он даже мельком не захотел взглянуть на новенькую. Откинул назад голову, устроился поудобнее, чтобы проспать все 25 минут полета.

Он уже дремал, когда услышал поразительно знакомый голос:

– Граждане! Вы находитесь на борту самолета имени...

Вздрогнул Ермаков. Ему показалось, что новенькая стюардесса говорила так же певуче, нежно, как и Таня. Поразительное сходство! Таня говорит, да и только. Вот это да! Ермаков не поверил себе и не открыл глаза, чтобы взглянуть на стюардессу. Чепуха! Не может быть такого совпадения. Показалось ему, что голос стюардессы похож на голос Тани. Примстилось, как говорят северяне-уральцы. Нервы во всём виноваты. Слишком возбужден Ермаков, нахлынули тяжелые воспоминания - вот и одолела слуховая галлюцинация. И еще, наверное, сработала сила воображения.

Он не хотел слушать стюардессу, сопротивлялся, и все-таки её голос доходил до его ушей.

– Мы летим на высоте тысяча двести - тысяча триста метров. Продолжительность полета...

До него доходило не то, что она говорила, а как говорила. Нет, это не слуховая галлюцинация. Это её голос, её певучая, нежная интонация.

Открыл глаза и внутренне ахнул: перед передними креслами, лицом к пассажирам и спиною к багажному отсеку, на обычном месте стюардесс, стояла девушка в тёмно-синем костюме, в белой блузке, русоволосая, голубоглазая, с обаятельной улыбкой на влажных и алых губах, с румянцем во всю щеку. Точно такой же была и Таня, когда Ермаков увидел её впервые. Так же пленительно улыбалась - всем и никому в отдельности. Так же гордо держала голову. Так же приветливо и доверчиво смотрела на людей. Так же не понимала, не чувствовала неотразимой силы своего обаяния. Была скромна как свет.

Если бы Ермаков своими глазами не видел Таню убитой, если бы не верил в чудеса, он бы вскочил, бросился к ней, назвал её по имени. Еле-еле сдержался. Смотрел на новенькую стюардессу во все глаза и молчал. Поразительное сходство с Таней? Кто она? Откуда взялась? Почему и говорит и смотрит так же, как Таня?

Стюардесса, раздавая пассажирам "взлётные" конфеты, медленно приближалась к Ермакову. Его упорный, серьёзный взгляд привлёк её внимание. Она покраснела и опустила глаза. Такая же стеснительная, как Таня.

Через минуту-другую она будет рядом с ним. Вот тогда он и заговорит с ней. Прежде всего спросит: не сестра ли она Тане? давно ли работает бортпроводницей? как попала на именной самолет? И потом, если хватит духу, внимательно посмотрит на неё и скажет: "Я знал Таню. Вы очень похожи на неё".

Стюардесса подошла к пассажирам, сидящим впереди Ермакова, - к мальчику лет двенадцати и женщине в черной кожаной куртке и темных очках. Мать и сын брали конфеты и почему-то внимательно рассматривали стюардессу. Им тоже, очевидно, хотелось что-то сказать ей. Ничего не сказали. Постеснялись. Смущение соседей передалось Ермакову. Он мгновенно забыл всё, что собирался сказать.

Стюардесса стояла перед ним с подносом в руках. Расстояние, разделявшее их, было ничтожно малым. Он ясно, словно сквозь увеличительное стекло, видел её юное, высвеченное изнутри лицо. Вдыхал её весенний аромат. Он видел в её голубых глазах, как на дне колодца, свое темное отражение.

И теперь, когда она была так близко от него, он понял, что сходство с Таней было полное. Около него стоял её двойник. И тут он вдруг испугался тех мыслей и чувств, какие она воскресила в нём. Он снова любил. Ту - погибшую. И эту - живую.

Страх внезапно сменился озарением, и он спросил:

– Вы сестра Тани?... Наташа, да?

– Да, я Наташа. Мы близнецы с Таней.

– Да-да, я знаю! Таня мне рассказывала. Как вы сюда попали?

– Я приехала из Ижевска, попросилась на именной самолет и, видите, летаю.

Стюардесса стояла перед ним с печальным лицом и со слезами на глазах. Он скорее угадал, чем услышал её скорбный голос.

– Я понимаю, почему вы так смотрите на меня, почему летите на этом самолете... Вчера я видела вас там... в Пионерском парке...около Тани.

Больше ничего не сказала. Быстро отошла и скрылась за перегородкой. Минут пятнадцать не показывалась. Когда подлетели к Зелёному мысу, она вошла в салон, снова вплотную приблизилась к Ермакову, прильнула к иллюминатору левого борта и сказала:

– Вот здесь, в этом самом месте, её не стало.

Он кивнул.

– Да, примерно здесь. Пожалуй, чуть ближе к Кобулетти. Я видел её за несколько секунд до первого выстрела.

– Видели?... Значит, вы...

– Да, тогда я был пассажиром этого же самолета. Мог бы отвести от неё удар, но...не сумел. До сих пор кляну себя за это.

Теперь Наташа смотрела на него прямо, по-братски доверчиво. Он не выдержал её взгляда, потупился.

– За что вы клянете себя?
– дрогнувшим голосом спросила Наташа.

– Я вам уже сказал.

Он внезапно умолк. Молчал и удивлялся нежданному и негаданному приступу откровенности. Не собирался ни с кем, даже с другом, делиться своими тайными чувствами и мыслями, и вдруг... Правда, она сестра Тани...

– Не поняла я вас. Скажите яснее.

– Что тут рассказывать? После драки кулаками не машут. Виноват я перед Таней.

– В чём же ваша вина? Растолкуйте.

– Не надо, сестрёнка. Что бы я ни сказал сейчас, все равно ничего не поймете. Нельзя переложить на слова то, что я чувствую. А чувствую я себя отвратительно.

Она умоляюще взглянула на него и, прижав маленькие беленькие кулачки к груди, быстро-быстро проговорила:

– Я всё, всё, всё пойму! Пожалуйста! Извините, не знаю, как вас величают.

– Иван Иванович Ермаков. По-здешнему - просто Вано... Ладно, Наташа, когда-нибудь я вам расскажу, как всё было. А теперь всё. Идите, сестрёнка, делайте свое дело. Подлетаем к Батуми.