Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Так вот, оказывается, почему так гостеприимен и сговорчив хозяин "Кальфы"! Хорошо заработает.
Анкару предоставили через несколько минут. Ответил дежурный серетарь посольства. Ермаков сказал ему, кто он и откуда говорит, и спросил, правда ли, что консул выехал в Трабзон. Секретарь подтвердил: да, выехал. К утру, если ничего не случится в дороге с машиной, он должен быть на месте. Потом, помолчав, он уже другим тоном спросил:
– Как вы там, товарищи?
– Держимся одной семьёй. Происшествий, кроме известных вам, нет и не предвидится. Спасибо, что позаботились о нас.
– А как же может быть иначе! Вы, в случае плохого обслуживания в отеле
– Не беспокойтесь. Всё пока хорошо.
– Ну а как себя чувствуют раненые?
Вано подробно доложил всё, что знал. Рассказал и о том, что штурман Бабаянц остался с товарищами в госпитале до тех пор, пока они не встанут на ноги. Кратко рассказал и о результатах вскрытия тела убитой бортпроводницы. Четко, ясно произносил официальные слова судебно-медицинской экспертизы и ужасался тому, что он способен так по-деловому об этом говорить. Секретарь посольства, однако, не нашел в его словах ничего предосудительного. Поблагодарил за важную информацию и сказал, что он немедленно сообщит обо всём в Москву.
– До свидания!
– сказал он в заключение.
– Передайте привет товарищам!
– Постойте!
– закричал Ермаков.
– Скажите Москве, что мы все желаем быть дома как можно скорее! Все!
– подчеркнул он.
– Вместе с Таней. Мы её здесь не оставим.
– Я понял. Москва уже предприняла соответствующие меры по линии Министерства иностранных дел. Думаю, завтра покинете Трабзон.
Пока Ермаков говорил с Анкарой, со всех этажей сбежались люди. Стояли вокруг него и нетерпеливо, с надеждой ждали добрых вестей.
Вано рассказал им всё. Мало сказал. Но и это малое обсуждалось целый вечер коллективно и во всех номерах отеля.
– Мы, конечно, завтра вернёмся домой, - убежденно сказал толстяк, Мамед Джафарович.
– Это теперь ясно, как дважды два четыре. Ну а как быть с ранеными? Транспортабельны ли они, Джемал и Саша? Не лучше ли им остаться в госпитале до полного выздоровления? Всё это, товарищи, мы должны выяснить завтра утром и принять решение.
– Такие дела не нам с вами решать, дядя Мамед, - возразила толстяку женщина с золотым зубом.
– Почему не нам, тетя Поля? Кому же, если не нам? Нет, уважаемая тетя Поля!
– Какая я вам тетя? Я моложе вас лет на тридцать.
– Нет, Поля, мы сейчас с вами в ответе за всех и за каждого. Мы, и никто другой.
– Ну если вы такой ответственный, то и решайте сами, без меня.
– Нет, Полечка, мы и вам не позволим уклониться от своих обязанностей гражданина СССР, попавшего на чужую территорию.
Поля попыталась слишком серьёзный разговор перевести в шутку:
– Я передоверяю вам, дядя Мамед, свои высокие обязанности. Вы лучше меня справитесь с ними. Скажите, дядя Мамед, двери номера на ночь запирать?
– Это ваше личное дело.
– Запру. Ну а если кто постучит, открывать или не открывать?
– Чужие к вам не постучат. Их не пустит полиция. Да и мы выставим на ночь своих дежурных. Можете спать спокойно.
– Господи! Какой тут покой? Я, наверное, целый год буду переживать этот сумасшедший полет. Подумать страшно, как мы летели. На ребре крыла. Клювом вниз. Клювом вверх. Ныряли в яму. Выныривали из ямы. До сих пор внутри все заморожено.
Другая женщина, та, которая в самую страшную минуту горевала о пропадающем ни за что ни про что каком-то наследстве, - Марья Степановна, маникюрша из Кишинёва, - засмеялась и сказала со всей присущей ей откровенностью:
– А я уже совсем-совсем оттаяла.
Все страхи остались позади. Рада-радешенька, что жива и невредима и скоро вернусь домой.– Не рано ли радуешься, Марья? Дом твой еще далеко, за тридевять земель.
И снова - в который уже раз!
– вспыхнул разговор о том, что и как было там, в небе над морем, между Батуми и Трабзоном. Каждому из пассажиров не терпелось самым подробным образом рассказать о своём душевном и физическом состоянии. И каждому казалось, что другой переживал катастрофу не так, как должно, видел не то, слышал не то, что было в действительности.
Прошло всего несколько часов после события, но оно уже обрастало мхом легенды.
Люди есть люди. Когда надо, они становятся героями, рыцарями без страха и упрека. И когда отпадает необходимость проявлять свою глубинную, истинную сущность, они позволяют себе быть обыкновенными пассажирами, тётями и дядями, без зазрения совести потакают своим маленьким слабостям. Ну и пусть! Тем более что таких было меньшинство. Ядро коллектива, сложившееся еще там, на самолете, в первые же минуты нападения, по-прежнему было на высоте своего положения и внушало добрую волю всем остальным. Разношерстных пассажиров больше не было. Были сплоченные, сильные люди, попавшие в беду. Была советская колония, заброшенная в глухой район иностранной территории.
Комната на пятом этаже №504, где жили Ермаков и Мамед Джафарович, стала штабом коллектива. Сюда шли и шли люди.
Вано курил и мрачно смотрел в окно.
Мамед подошёл к нему, постоял рядом, молча покурил вместе с ним, а потом сказал:
– Вано, тебе нельзя сейчас молчать. Надо говорить и говорить. О чём угодно. Вспоминай что-нибудь. Читай стихи! Пой, наконец!
Ермаков отошел от окна и стал быстро ходить по небольшой комнате.
– Да-да, ты прав, дядя Мамед! И тебе нельзя молчать. Давай разговаривать. Ты где постоянно живешь?
– В Батуми, я же говорил.
– Забыл. Там и работаешь?
– Конечно.
– И по какой части?
– Старший продавец хозяйственного магазина.
– Он усмехнулся.
– Какие у тебя будут вопросы к нему?
– Никаких.
– Так-таки никаких? И тебе не хочется спросить, живу я на одну зарплату или ещё где-нибудь и как-нибудь подрабатываю, слева и справа?
– Знаешь, я как-то не успел подумать об этом. Полагаю, у тебя есть приработок.
– Да. Отец и мать колхозники. Имеют приусадебный участок: мандарины, апельсины, виноград. Молоко своё. Сулугуни свой. Масло своё. Барашек свой. Вино своё. Хорошо живет родитель. И сыну с внуками перепадает. Вернемся в Батуми - так я для тебя и всех товарищей такой пир закачу, до Нового года хмельными будете!
– Дядя Мамед посмотрел на часы.
– Говорили, говорили, а пятнадцатое октября всё никак не кончается. Ну и денёк! Счастье пролетает мимо тебя молодым орлом, а беда ползёт по твоей жизни столетней черепахой. Есть у нас на Кавказе такая пословица. Слыхал?
– Слыхал и не признаю правильной, - ответил Ермаков.
– Несколько дней и ночей я был счастливым. Ничего не имел: ни синицы в руках, ни журавля в небе - и был счастлив.
– Ты? Странно. Извини, Вано, не могу себе представить тебя счастливым.
– Был, честное слово.
– Давно?
– С двенадцатого по пятнадцатое октября.
– Какого года?
– Этого, семидесятого.
– Не может быть. Ты еще пять лет назад почернел от какого-то страшного горя. Сегодняшняя беда доконала тебя. Ты сейчас на всех чертей похож. Доходяга из Освенцима в сравнении с тобой - здоровяк.