Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20

— Есть кто-нибудь?

Из кухни донеслись восклицания.

— Там у Май… — начал было Анатоль, осекся, продолжал уже с другой интонацией: Маечка, мон ами, вы как тут? На могилку не пустили?

— А, уже хорош! — отозвалась тетка зловеще. — Что, набезобразничал? Выгнали?

— Мадам, обижаете! Я сам… вздремнуть… вздремнуть немножко. Знаете, что такое «тяжелый рок»?

— Не трогай пирожки! — взвизгнула хозяйка. — Сейчас за стол сядем. Ты туда или сюда?

— Навеки с вами. Но там у вас какая-то рожа… ой, пардон, вспомнил!.. Это ж наследник, племянник. Теперь вольется в нашу семейку?

— Не лезь не в свое…

— Эх, попадет парень, как кур в ощип.

Пятеро персонажей расположились за обеденным столом, выдвинутым на середину комнаты, в желто-оранжевом атласном уюте абажура. Пироги, пирожки, пирожные, золотистое яблочное варенье, индийский чай, бутылка изумрудного «бенедиктина»… «Экая роскошь! Где это, золото вы мое, оторвали?» — Анатоль. — «Продавщица из нашего винного посодействовала». — «Клавдюша, что ли?.. Ну, за раба Божьего Андрея…» Анатоль был неутомим и не так чтоб уж сильно пьян, девочки юны и прелестны (черненькая Юля, беленькая Настя), все время посмеивались (нарочито, надрывно — казалось Сане), хозяйка без малейших усилий вошла в роль снисходительной светской дамы.

— Вот, друзья, мой Саня. Александр Федорович Колесов. В двадцать семь лет уже аспирант, пишет диссертацию о творчестве Константина Леонтьева. Так, Саня?

— А разве уже можно? — осведомился Анатоль. — Монархистов уже разрешили? Скажите, пожалуйста! И ста лет не прошло…

— Будет жить у нас в кабинете.

— В кабинете не советую, — опять встрял Анатоль. — Там не-хо-ро-шо.

— Ты что болтаешь, а?

— В каком смысле нехорошо? — уточнил Саня.

— В неуловимом. Метафизическом. Эманации… не те.

— Что такое эманация? — спросила Юля, на что философ ответил непонятно и многозначительно:

— Истечение духа.

Хозяйка принялась рассказывать о сегодняшнем своем посещении кладбища, плавно перейдя затем на личность покойного, то есть как муж ее любил, какие подарки дарил: «С каждого симпозиума, с каждой конференции он привозил мне…» Следовал перечень и показ отдельных чудесных вещиц: бокал из дутого стекла с узорами, фарфоровая обезьянка, изящное распятие из меди… «А какие куколки! Испанские принцессы в полном наряде…» — «А где куколки? (Настя.) По-моему, они…» «Сейчас в чулане. временно. Если хотите, можно…» — «Да мы видели, Майя Васильевна!» (Юля.) — «Ну, как угодно. Или вот бархатка, — все взглянули на теткину шею, белую, в складках и морщинах, Саня — с некоторым содроганием (та шея — да, белая, высокая… но ведь без единого изъяна! вдруг вспомнилось отчетливо и резко — без единого, не считая черной…). — Стразы — видите подвески? Хрустальный алмаз. Искусственный, правда, но мне дорог как…»

Саня уже не слушал, он осознал внезапно абсурдность происходящего — скромного празднества на месте преступления. Нет, не приведение с пурпурным язычком померещилось ему в сумраке… нет, невозможно! А вдруг? Тогда в доме сейчас находится мертвая. За те пять минут ее бы не успели вынести. Точнее, вынести и спрятать. Машины поблизости не было, точно! Нет, я ненормальный. И все же завтра надо позвонить в отделение Поливанову: может, за это время в окрестностях обнаружится тело? Почему, однако, я не смею заговорить на тему единственную, которая сейчас меня волнует? Потому что я им не доверяю, дошло до Сани. Прежде всего — тетке. И обаятельному Анатолию. И щебечущим девицам. Не доверяю и боюсь показаться смешным. Нет. я должен сначала убедиться… каким образом?.. убедиться, что я в здравом уме и твердой памяти? Психическая раздвоенность (ведь своими глазами — и не может быть!), усиленная ощущением смутным и сложным… что-то вроде: разорвать заговор зла. Звучит высокопарно, но верно.

Между тем оранжевый вечер под абажуром неспешно переходил в ночь. Женщины собирали со стола, Анатоль вроде подремывал, развалившись на стуле.

— Вы, наверное, пойдете продолжать? — прервал Саня дрему.

— Что продолжать?.. А! Это мое дело, правда?

— Правда.

— Или вы держите меня за алкаша?

— Ну что вы. Ведь праздник.

— Праздник-то праздник. Ежели б не рок этот… Ну, сидим и смотрим, как юность дергается. А дьявол дергает за нервы. Ни тебе задушевной беседы… попросту ни черта не слышно, честно.

— Скажите, Анатолий… как дальше?

— Иваныч. Для вас Анатоль. Привык… с легкой руки Викентия Павловича.

— Это кто такой?

— Жил в кабинете. Насмешливый господин. «Философ Анатоль с православной бородой».

— Ему тоже казалось, что в кабинете «нехорошо»?

— У него и спросите. Испугались? — Анатоль засмеялся и будто враз опьянел.

— Испугался. Почему нехорошо?

— Возможно, когда-нибудь я вам скажу. Да, скажу! — добавил решительно. — Но поживите сначала, войдите в атмосферу. Вы производите впечатление человека тонкой душевной организации, эмоционального. Шутка сказать — Леонтьев, — Анатоль подмигнул. — А я пойду, как вы подметили, продолжать… или вздремнуть? Хорошо бы совместить, а?

Анатоль исчез, посмеиваясь. Саня поднялся, постоял, вышел в коридор, где шептались философ с Юлей, гневный шепот девушки: «Я сама видела!».. Замолчали, проводили его взглядом, он прошел на кухню: там мыли посуду.

— Тетя Май, кабинет открыт?

— Я, знаешь, люблю порядок. Чтоб никто не болтался где неположено… — тетка взглянула на Настю и умолкла.

— Однако в вашей комнате нет замка.

— Правильно. Упущение. Ты и займешься. А сейчас погоди, здесь приберем и…

— Майя Васильевна, — перебила Настя, — я закончу, тут делать нечего.

— Ну что ж…

Хозяйка удалилась, Саня заговорил тихо:

— Настя, вы были сегодня дома… где-нибудь около четырех?

— Что?

— Я вас видел, мы столкнулись на углу, где автомат. Вы бежали…

— Вы меня с кем-то…

— Вы бежали, — повторил он умоляюще (да что они все — действительно в заговоре, что ли!). — В сиреневой куртке, так? С капюшоном. На глазах у вас были слезы.

— Не желаю с вами разговаривать! — отрезала Настя.

— Это не банальное любопытство, поверьте… — начал он шепотом; властный голос тетки заставил вздрогнуть.

— Ну, с посудой кончено?

— Конечно, — пробормотала Настя, швырнула полотенце на стол и ушла.

— Видишь, какой народец? — пожаловалась тетка. — За ними глаз да глаз. Первое условие, я заранее предупреждаю: никого не водить. Ну, ты понимаешь… Мой дом — мой мир, благопристойный и устоявшийся. В общежитии можете устраивать хоть «афинские ночи», но не у меня. Вообще, моя мечта, тебе доверю: после смерти организовать здесь музей Андрея Леонтьевича.

— После чьей смерти? — машинально уточнил Саня.

— Да, я странно выразилась, но ты меня понял, конечно: после моей. Ты и займешься. Что ты на меня так смотришь?

Он пожал плечами. Действительно, что-то странное было в ней… не в словах, нет. А в чем? Тетка ставила чашки и блюдечки в шкаф. Движения привычные, ловкие. Пугавшая его бархотка снята; стеганый халат на ней (висевший на дверце гардероба), длинный, с крученым пояском с кисточками, на ногах тапочки, отделанные мехом. Элегантная пожилая дама в своем благопристойном мире. Откуда же идет это странное ощущение — опасности? тревоги? — какова его природа? Мне просто тяжело смотреть на тетю Май. Тяжело, жутко.