Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20

— Помнишь, Джамга два слова говорил? — обратился он наконец к Голубеву.

— Да, она настойчиво повторяла — Ак-Байтал и Музкарабол. Что это значит, Умар?

— Ты не знаешь, Умар знает. Ак-Байтал — перевал называется. На востоке Памира. Музкарабол — раньше знал, сейчас забыл…

— Ну и шо ты мозгуешь? — забеспокоился Гринько.

Умар не отозвался. Он вновь о чем-то задумался. Потом пробормотал: «Тлахона?..» Друзья в ожидании смотрели на него.

— Нет, — тряхнул он головой, как бы отгоняя назойливую мысль. — Проверять нужно… Хорошо проверять. Сегодня не могу говорить. Правда не знаю. Нужно правда…

— Эх, якой ты, Умар! — с досадой воскликнул Гринько. — Я вже думав, що почую сейчас страшну тайну!

— Потом будет тайна, — загадочно отозвался Танджибаев. — Ждать нужно. Время есть, не торопись. Зачем торопиться?

— Но ты ж про якусь тлахону баял. Що це таке?

— Я просто так сказал, — смущенно отозвался узбек, — совсем так. Веришь, нет?

— Ну а все же, — заинтересовался Голубев, — что это значит?

— Тлахона — слово наше, узбекское. Как сказать по-русски? Комната такая. Большая комната. И там золото. Много-много золота.

— Сокровищница?

— Она, она, — обрадовался Умар и повторил по складам: — Со-кро-вищ-ни-ца.

В это время сестра неожиданно позвала Танджибаева к врачу. Он успел шепнуть друзьям:

— Сейчас все доктор скажет, сейчас скажет — на границу пора. — И, стараясь не хромать, он бодро зашагал по аллее.

Сергей с Миколой еще долго сидели под раскидистой алычой, обсуждая слова Умара. Уже начало темнеть, когда Гринько спохватился:

— Тоби ж не можно долго тут. Совсем забув. Ось я ж и олух царя небесного!

Гринько увел Сергея в палату. Дежурная сестра моментально уложила их в постель. Сразу захотелось спать. Потребовалось новое энергичное вмешательство сестры, чтобы Сергей принял лекарство и съел ужин, стоявший на тумбочке. Преодолевая дремоту, он покорно проглотил рисовую кашу и хотел уже накрыться с головой, чтобы поспать до прихода Умара, как тот вошел в палату. Вид у Танджибаева был расстроенный. Он тяжело опустился на кровать.

— Ну что? — беспокойно спросил Голубев, догадываясь уже о случившемся.

— Да говори, шо стряслось?

— Плохо, — отозвался узбек, опуская голову. — Очень плохо. Совсем плохо…

— Комиссовали!.. От дьяволы!.. Не понимают, бисовы души, человека!

— Неужели наотрез отказали? — Сергей даже приподнялся в кровати. — Ты же просил. Рапорт подавал… Не может этого быть!

— Может, все может, дорогой. По чистой уволили, — печально отозвался Умар. Помолчал, вздохнул и тихо, с завистью добавил: — Ты, Сережа, летать будешь. Высоко летать, как орел.

— Правду говоришь? Откуда известно?

— Зачем врать буду? Умар всегда правду говорит. Лечиться надо. От доктора слышал. Доктор говорил, хорошо лечиться надо. Санаторий ехать надо.

— К черту санаторий! — воскликнул Голубев. — Скорей бы в отряд!

Но ему тут же стало стыдно за свой неуместный восторг. У друга горе, а он радуется.

— Ничего, дружище, — проговорил Сергей, — настоящие люди сейчас и в гражданке нужны. Поедешь на стройку. Или коммуну среди дехкан у себя организуешь. Польза-то какая! Земельно-водная реформа теперь проходит. Бедняки землю получат. Дел много.

Умар вздохнул и покорно кивнул.

— А мы с Гринько к тебе в гости приедем. Поможем, если надо. Верно, Микола?

— Що за разговор! До биса нам уси санатории. Меня ить тоже на поправку видправляють. Два мисяца отпуск. По ранению… А на що он мени, цей отпуск. Мы до тебе в Ош на поправку приидемо. Приглашай, пока не передумали!

— Рахмат, дослер! — растроганно проговорил Умар. — Спасибо!

Долго еще сидели они, строя всевозможные планы. И если бы не сестра, то, вероятно, совсем забыли о сне. Лишь после третьего напоминания приятели разошлись по кроватям.

А наутро произошло странное происшествие. Проснувшись, Умар собрался умыться. Он полез в тумбочку и, к удивлению, обнаружил там страшный беспорядок: носовые платки валялись рядом с мылом, а тетради перемешались с табаком.

— Микола, а Микола, ты моя тумбочка смотрел зачем? — недовольно спросил Умар.

— Якого биса я там забув, — с обидой отозвался Гринько.

Танджибаев вопросительно посмотрел на Сергея. Тот тоже отрицательно покачал головой.

— Подожди, подожди, дорогой. — Умар быстро распахнул тумбочку Голубева. — Так и знал!.. Аллах!..

В тумбочке Сергея был такой же беспорядок.

— Мда-а, — протянул Сергей в раздумье, — рылся кто-то второпях.

— Сестра! — позвал Гринько возмущенно. — Що це за…

— Молчи! Говорить не надо! — схватил его за руку Умар, и, наклонившись к друзьям, старый пограничник отрывистым шепотом сказал: — Искали что, понимаешь? Платок. Твой память — платок желтый…

Глава шестая ПОИСКИ

По прибытии в город Фролов первым делом направился в управление ОГПУ. Там о его приезде уже знали. Даже пропуск был заказан. Поднявшись на второй этаж, чекист по привычке одернул френч и постучал в кабинет начальника.

— Войдите, — раздался знакомый голос.

За столом сидел Кремнев, с которым они вместе работали в Петроградской ЧК еще в девятнадцатом году.

— Кого я вижу! Фролыч! — воскликнул Кремнев.

Друзья обнялись. Внешне они были совершенно разными. Массивный, высокий Фролов с тяжелым подбородком и сухопарый, жилистый Кремнев с рябоватым лицом. И все же что-то роднило их: то ли серые спокойные глаза, то ли высокие крутые лбы и упрямые складки у рта. Волосы у Фролова густые, черные, припудренные сединой, а у Кремнева — редкие, рыжеватые, а на макушке лысина.

— Постарел, старина, — ласково сказал Кремнев, усаживая друга рядом с собой. — Вон седины сколько прибавилось! Время летит как ветер… Ну, чем порадуешь?

Фролов начал рассказывать и, по мере того как он говорил, лицо Кремнева все более мрачнело. В скупых словах начальника штаба Хорезмского полка чувствовались горечь и печаль. Он рассказывал, а сам все время думал о тех, кто навсегда остался в знойных песках Каракумов. Перед взором Фролова проплывали картины последних боев, выход из окружения, тяжелый путь через пустыню. Без воды, без продовольствия бойцы упрямо шли по пескам. Нет, они не жаловались, не стонали, не роптали на свою судьбу. А уж если падали, то больше не поднимались. Фролову вспомнилось, как тяжело умирал пулеметчик. Высокий, крепкий, плечистый, настоящий русский богатырь, он держался очень долго. Несмотря на ранение, ни за что не хотел расставаться с пулеметом и упрямо шел в строю, неся на плече ствол. Лишь на третьи сутки он стал отставать. Ему попытались помочь. Но пулеметчик отказался. Двигался, пока мог. А потом сразу упал и сказал: «Все! Конец, братцы!» Товарищи попытались нести его. Четверо бойцов с трудом приподняли тяжелое тело товарища, Тогда пулеметчик сорвал бинты с раны и заявил: «Оставьте меня. Не хочу, чтобы из-за меня погибли другие. Идите!» Обливаясь кровью, он оттолкнул фельдшера, в последний раз поднял голову и, словно прощаясь, посмотрел на товарищей долгим взглядом. Было ему всего двадцать три года.