Антология современной уральской прозы

(Лариска, 1968 г.)

Уже после одиннадцати в общежитие пришел Боб. Вахтёры его всегда пропускают, загадка какая-то. Людмила уже на кухне поролон под струны гитары положила, чтоб беззвучно отрабатывать аккорды. Боб, по-моему, трезвый был. Я чайник поставила. Сон-Обломов, зевая, выбрел к нам. Людмила поролон убрала, чтоб показать новый аккорд. Сразу народище собрался. Она запела, озонируя воздух. Всегда озон появлялся, словно бельё с мороза внесли, стиранное. Но это тоже уже привычно. Ну, упали с потолка два таракана — один прямо в гитару...

И граф встает, он хочет быть счастливым, И он не хочет, чтоб наоборот...

Тут Боб вдруг схватил Сон-Обломова за руку и потащил на чердак. Я подошла к лестнице, когда они уже взобрались. И Боб не своим голосом кричит: «Все кончено-о! Больше ничего не покажут!» А эхо чердака отвечает: «Жуть. Жуть. Жуть».

(Четверпална — Капе, 1968 г.)

— В этом есть своя эстетика!

(Л. Костюков)

— Вчера пришла ко мне Людмиленькая без гитары и даже без шеи, словно голова в плечи ушла. Миленькая, говорю, что случилось?

— Несчастье?

— Что, с родителями что-то?

— Хуже.

— Опухоль? Вырежем и будем жить... Бери колбасу, наливаю чай!..

— Хуже. Этого не вырезать...

— Не томи, а?! Покрепче, значит?.. Индийский чай. Вот сегодня, в три-ноль-ноль, я стала пророком. Да-да...

— Ну, мы не зря назвали тебя «Грёзой»...

— Не грёзы это, а пророчество. Понимаешь разницу? Вот сейчас встану и начну пророчествовать!

— Начинай. Нет, подожди, я закурю сначала... Давай, я готова!

— Их всех сломают! И Римму Викторовну тоже. Проклятая страна!

— Мистика. Идеализм. Римму-то уж не сломать. Если на одну чашу весов положить мудрость Риммы, а на другую — всех этих деканш и кагэбэшников мозги... что перетянет-то?!

— А вот увидишь, Капа! Всех сломают... Ты мистику не гнои!

— Слушай, защищая мистику, ты что-то всю колбасу у нас съела.

— А мистика требует много сил — откуда их черпать-то? А вот из колбасы... восполнять... с индийским чаем...

(Капа — автору, 1968 г.)

— А кто был прав? Вчера я встретила знаешь кого? Игоря! Иуда, он в Москве, но приехал на конференцию, кажется. И на полном серьёзе жалуется на своих аспиранток. Значит, так: он как член парткома руководил подтиранием иностранных жоп.

— Грёзка! Дети же тут.

— У детей тоже жопы есть. И у иностранцев есть. Их надо подтирать. Вот на время олимпиады сформировали группу из идейных аспиранток — бумажки подавать иностранцам. В общественных туалетах. А эти девчонки сбежали на похороны Высоцкого! Иностранцы, конечно... не знаю... А вот партком Игорю выговором грозит. И он на полном серьёзе жалуется на девчонок: какое легкомыслие — так науку не делают, а ещё аспирантки...

(Разговор 1980 г.)

— Это у Врубеля? Демон получился потрясный, а потом он в бреду его записал. Лицо стало хуже. Так и жизнь наша бредовая записала светлый лик Игоря. Врубель слишком близко подошел к опасной теме демонизма, а Игорь в партию вступил — и вот результат.

(Н. Г., 1980 г.)

— Между прочим, это всё советское — осудить человека. Капитализм привык: поставили тебя делать дело, так делай его!

(Царёв, 1992 г.)

— А 19-го августа Игорь пошёл к Белому дому! И три дня, и три ночи защищал его. Я приехал Карякина лепить, а какое тут! Пришлось пойти к Белому дому, да дождь пошёл... Я бы, конечно, его не узнал, но перекусывали, слышу: рыбу кто-то не ест! А в детском саду мы один раз пили пиво, воблой закусывали, Игорь ужаснулся. Его мать работала ухо-горло-носом и всю жизнь детям рассказывала, как невыносимо ей каждый день доставать рыбные кости — у подавившихся...

(Рома Ведунов, 1992 г.)

— Римма Викторовна нам что говорила? Надо занимать руководящие посты, чтобы негодяям они не достались. И в партию советовала вступать для этого. И сама была завкафедрой и прочее...

(Н. Г., 1992 г.)

— Причины найти можно, господа! А вот интереснее загадки, которые нельзя разгадать. Почему Царёв ходил поесть в коммуну общаги («Мама уехала в командировку и оставила мне четвертной — не менять же его!»)? Но при этом всю молодость он носился с книгой Швейцера, который уехал врачом в джунгли!

(Сон-Обломов, 1992 г.)

— Ну, мать, заглянула я тут в твои наброски... Это все надо перевыяснить. Мог ли Царёв подарить Бобу альбом за пять рублей? Он не мог подарить ничего, что стоило более трёх копеек, я думаю. Помню, вручал он содранное объявление: «Желающим выдаются органы дыхания» — о путевках в санаторий, конечно, но говорил про второе дыхание. Опять же: Сон-Обломов врать не будет, он не умеет. Он мог только приврать... Может, Царёв купил альбом себе, но врал, что Бобу. Или хотел себя убедить, что хочется подарить Бобу...

(Грёзка, 1992 г.)

— Далее, мать! О вступлении в партию. Деканша тоже ведь нас туда зазывала! Почему ж мы Римму слушали? А тут ты вставь народную мудрость, что хороший учитель объясняет, выдающийся — показывает, а великий — вдохновляет. Римма нас именно вдохновляла...»

(Грёзка, 1992 г.)

— Я прошу прощения у образа Боба, который у меня сложился... Я его видел всего один раз, поэтому я прошу прощения не у самого Боба, а у его образа в тонком плане... Зашли мы с компанией к ним в Новый год. Боб вышел весь мятый...