Антология современной уральской прозы

(Посторонний, 1992 г.)

— Наоборот: он вышел в новом, хрустящем костюме! Где он был мятый?

(Грёзка)

— На щеке он был мятый.

(Посторонний)

— Это его не портило. Как был, так и остается самым красивым мужчиной в городе. И ты не можешь судить о его красоте, сам мужчина.

(Грёзка)

— Почему женщины должны судить о красоте мужчин? Ещё скажи: растения должны судить о красоте мужчин...

(Посторонний)

— Во время зимней сессии грянула новость: Галя Гринблат умирает после кесарева сечения. Царёв схватил халат Четверпалны и нащупал в кармане неизменную двадцатипятирублевку. Неужели её придется разменять на такси? Он решил побежать. Он бежал, бежал и, как человек с невиданной свободой воли, борясь с кислородным голоданием и хватаясь краешком сознания за внешний мир, думал: свобода выбора у меня есть, я в любую минуту могу взять такси! Нетренированное сердце заболело. И все-таки возьму такси! Но осталось уже два дома! Ну и что: не могу больше бежать, беру машину, подумал он, и вбежал в вестибюль больницы. К Гале, конечно, приходили то муж, то свёкр со свекровью, наглаженные и помытые, когда она лежала в крови и гное. «Они думают, что радуют меня, когда приходят нашампуненные. Я не могу спустить их с лестницы, поэтому ухожу сама, отчаливаю от их чистоты». Когда Царёв вбежал в палату, весь в поту и соплях, Галя поняла, что уйти-то она хотела — умереть. Испугалась. Это ведь не погулять выйти. Царёв, угадывая невысказанный вопрос врача-женщины, закричал: «Да-да, я сын вашего любимого однокурсника! Пустите немедленно!» (Он был кудрявый блондин с крутым лбом — внешность в духе 50-х годов.) Царёв рухнул на колени, потому что ноги от усталости подкосились. Он гордо подумал: и до любимой добежал, и деньги сохранил! Моя тайна — деньги. Многие думают, что деньги — это банально, но ведь это же власть! А власть — это такой Солярис...

Галя подумала: вот в мире нашёлся один человек, который каким-то своим миллионным нервом почувствовал, каким ко мне нужно прийти. Она с той минуты начала выздоравливать. Потом, через несколько дней, Царёв не удержался и похвастался, что бежал бегом. Галя поняла, что он сэкономил на такси, и опять захотела куда-то выйти, но уже можно было выйти в коридор. В конце концов она была тоже дочь своего времени и понимала желание Царёва намотать ещё одну спираль сложности.

(Н. Г., 1992 г.)

— На допросах я вел себя раскованно. Говорю: хочу в туалет. А сам просто думал здание осмотреть. На всякий случай...

(Сон-Обломов, 1980 г.)

— Один из следователей казался мне умным, и я пытался его в нашу веру обратить — убеждал, что вводить танки в Чехословакию не нужно было... Юношеский романтизм...

(Игорь, 1980 г.)

— Ваши мальчики были не готовы платить, не согласны. А взрослеть — значит платить за всё. За что платить, если уже они добро сделали листовками? А за то, чтоб оставаться на уровне этого добра. Когда потребовали отказаться от него... Декабристы нашлись: всю правду, видите ли, говорили. Я их просил: меня и Орлова посадят — идите и откажитесь от показаний, напишите: оговорили из ревности или ещё чего. А они: но мы же в самом деле собирались и читали... и листовки... Ну, нас и посадили.

(Рома Ведунов, скульптор, 1992 г.)

— В начале 69-го Боб получил из «Нового мира» рецензию на свою повесть. Аж от самого Домбровского. Ну и похвастался ею на творческом кружке. Дошло до деканши, её муж-скотовед устроил судилище на факультетском собрании, помните? «Вас сравнивают с Кафкой! Какое пятно на честь университета! Зачем Кафка написал, как человек превращается в гнусное насекомое? «А вы басню Крылова «Квартет» читали? Зачем звери сели за инструменты?..» — ответил Боб и вышел вон.

(Н. Г.)

— 8 марта Игорь меня позвал в ЦУМ: помоги выбрать духи для подарка. Я думала: для тёти или для мамы. Его мама в детстве ему говорила: «Сначала кушать! Пока не покушаешь, уроки делать не дам!» А он очень любил делать уроки, но не любил «кушать». Тетя же приезжала в гости и каждый день умоляла: «Не ходи сегодня в школу, ты очень бледен!» А в это время моя мать что делала? Настраивала свою гитару и орала: «Попробуй только раньше из школы прийти!» Она работала в ночную и когда могла друга к себе позвать? Когда я в классе... Ну, выбрала я духи «Может быть». Игорь: пусть пока в твоей сумочке! К общежитию подходим, он шепчет: «Эти духи — тебе!» Тут я его поцеловала в щёку и почувствовала себя нехорошо: словно совращение малолетнего происходит...

(Людмила — Капе, 1969 г.)

— Смотрите: ваш кот мне подыгрывает... эх, он, может быть, последний, кто мне подыгрывает!

— Грёзка, ты с похмелья? Обычно с похмелья ты апокалиптически настроена... У меня тут настойка боярышника, выпей!.. А вообще-то хорошо быть кошкой, правда? Никакого кризиса цен...

— В кризисное время кошку ловят, обдирают и продают, как мясо кролика. Читала в газетах? Вот так. Из шкуры, такой роскошной, можно горжетку... Хорошо быть драной кошкой — вот что! Меня никто ни разу ни остановил вечером с целью ограбления...

(Разговоры 1992 г.)

— Какое лицо у Евки? Красота стандартных форм, словно рожденная рядом пластических операций — по вкусу хирурга...

(Сон-Обломов)

— Спасение России в личностях. А почему они отсутствуют? Вот вопрос... Если мы ничего не поймем в своём прошлом, то останемся такими же, как были, сложно-безответственными...

(Н. Г., 1992 г.)

— Мать, или я много пью, или ты угасаешь так быстро? Я в твои наброски смотрю: в 68-ом мы были не на третьем, а на четвёртом! Я сдавала Маросейкиной научный коммунизм, революция на Кубе... Все составные сложила, а она морщится. Уж потом мне подсказали, что не хватило ей моего восторженного тона, бля! Она же вся влюблённая была в свой предмет, помнишь?

(Грёзка, 1992 г.)

— Помню: светлые пенистые волны волос — ангельский вид... её потом в обком быстро взяли.

(Н. Г.)

— Почему все люди, у которых мало волос на голове, воспринимаются как ангелы, божьи одуванчики такие? Ведь Маросейкина руку приложила... Как подумаю, что они с Риммой сделали, так начинается шевеление волос на голове! Лучше б, конечно, шевеленье мозгов начиналось...

(Грёзка, 1992 г.)

— На Римму покатилась волна репрессий, слагаемая из сотен претензий, внешне не связанных между собой. Одно дело: она составила сборник научных работ, где была статья о стиле Солжа (но не её статья!). Другое дело: она являлась научным руководителем мальчиков, идущих по процессу... И так далее. Но внутренне эти факты были неумолимо связаны идеей застоя. Заставить Римму замолчать, не быть собой. Яркие личности уже были опять не нужны.

(Н. Г., 1992 г.)

— В летнюю сессию Капа нашла меня в читалке: есть рубль? Да, а что? Да вот, есть глыбная идея скинуться на букет пионов, а Боб у Евки сейчас в гостях — явимся поздравить, якобы нам было знаменье, что он сделал предложенье...

— Так. Мы в роли отца и матери Элен Безуховой? Но чур я буду графинюшка.

— Какая разница, Людмиленькая?

— Ты будешь говорить, а я должна лишь расцеловать жениха и невесту (так вот занудно мы тогда выражались, причём думали, что это вполне смешно).