Разбитый бот у самой у воды,звук тишины и – острый вкус Победы.И в улице – последние следыушедших навсегда в иные беды.Всё видевшие травы-васильки.И – заросли былого – ежевика.Дыханье волн и – синь из-под руки,в которой лица, образы и лики.Здесь жизнь, вернувшись, вновь своё брала.И не хотела ждать, и торопила,и за собой в другую даль звалана языке, которым говорила.И были в нём нездешние слова,хоть слово «мир» употреблялось всеми.И старая, унылая вдова,Европа, вновь почёсывала темя.Она была тогда уже больнабессмысленно… Но нет, не перестанет.И новая когда-нибудь войнаединственной её молитвой станет.Но мир пришёл. И будто – навсегда.Взрывались мины, очищая море.И всё, что скрыла тёмная вода,вдруг поднялось над синью акваторий.И медленно, шаг в шаг, за годом – год,высвобождая жизнь в большом и малом,откатывалось от её воротпо
длинной улице, к морскому терминалу.
Ворон
Коричневый портфель, цигейковая шуба.И варежки – резинки в рукавах.И торопливый шаг. И в трёх шагах от дуба —заминка. Ворон взмыл, всё вовлекая в мах…И – долгий, долгий взгляд туда, в воронье небо,чтоб оценить, какие там дела, —где ворон пролетел, а где, похоже, не был,но вот дорога в школу увела.С тех пор то на дворе, то на заборе,на лавочке у школьных, у ворот,он поджидал меня. И, будто вторявнезапной радости своей, летел вперёд.Летел вперёд, красиво вскинув крылья.Летел вперёд, как будто знал, куда.И пирожком, обыденною былью,мой друг не соблазнялся никогда.Он улетал и снова возвращался.И, возвратившись, каждый раз опятьстремился вверх, как будто собиралсяоднажды научить меня летать.И я летала, поднимаясь к ветру,как Буревестник, восхищаясь им.И на последнем, дальнем километревновь возвращалась в детство за своим…И, не найдя сегодня друга боле,храня в себе восторженный завет,благословляю башенку на Первой Школе,которой выше и прекрасней нет…
Матросский парк
Матросский парк. И птицы в небе – строем.И танцплощадки струганая стать.И «Рио-Рита», возвратясь из боя,вновь продолжает мирно танцевать.Танцует старомодно и свободно —фокстрот не изменился за войну.И синих форменок прибой холодныйтеплеет за минуту за одну.И с истовостью уцелевшей жизни,оплаченной бессмертием наград,без сожаленья и без укоризныздесь каждый каждому друг другу рад.Гляжу по малолетству сквозь оградуна праздник, уходящий в облака.Он – в каждом. Он – во всём.Он – всем награда.И понимаю – это на века.И понимаю восхищённость взглядов,девчоночье смущенье и порыв,и интерес – совсем не для парадов —и «Рио-Риты» чувственный прорыв.И старшина, предвосхитив румянец,порукой в том – наградная броня,шагнул вперёд и пригласил на танецдевочку, ПОХОЖУЮ НА МЕНЯ…
«От самого от сотворенья мира…»
От самого от сотворенья мира,когда Земля ничьей была.Когда Божественная Лиране пела песен, так малабыла потребность в том. И бранно —недобрым был и луг, и лес.И всеспасительная маннанигде не падала с небес,я уже был… Мотыжил землю,лелеял, холил, корчевали, состраданию не внемля,зверью глумиться не давал.Я уже был. И пил я водувсегда из своего ручья.И слово сладкое «свобода»тогда ещё не слышал я,пока единожды верхами,пришёл один, подмяв жнивьё.И пролетело между нами,как взорвалось: «Здесь всё – моё!..»Мои – земля, леса и горы,ты сам, и твой крестьянский дом,дрова в лесу, и лисьи норы,эфир, Гоморра и Содом…Моё – и право первой ночи,очарованье первых слёз,и – вниз опущенные очи,и – даже твой дворовый пёс…Он говорил опять и снова.И слышит мир из века в век —«МОЁ!» Осталось только словосвободным – слово «ЧЕЛОВЕК»…
«Умолкнет телефон в полночном изголовье…»
Умолкнет телефон в полночном изголовье.И в нижнем этаже закроется окно.И многотрудный день, вздыхая по-воловьи,уйдёт в небытие, где тихо и темно.Останутся слова, абзацы, фразы, строки,раздумий фейерверк, знакомый окоём.Любви и нелюбви воздушные потоки.и вспышки их в ночи, как днём.И запоёт Земля вполголоса, в полсловао Солнце, о Дожде, о радости – живи!О хлебе пополам… Ей отдавать – не ново.И – шёпотом для всех, о празднике Любви.И необъятна ночь, и высоко дыханье.И понимаешь жизнь, в ней главное и – не…Благословенна Ночь, прозренье Мирозданья,и – тихая звезда в окне.И – нежный, синий свет, и тайна – око в око.И – заповедных чувств настойчивый призыв.И – тихие слова о близком и далёком,понятном и большом, которым каждый жив.И времени движок жужжит неторопливо,и нервом бьётся жизнь, что не увидишь днём.Благословенна ночь, где можно быть счастливым.И – эта тишина. И – комната с окном.Пока крикливый день, взорвавшись, не проснулся.Пока не вспомнил он про бранные дела.Пока не понял мир, что он перевернулся.Пока, исчезнув, жизнь из мира не ушла…
«Листья. Листья везде – на земле и на крыше…»
Листья. Листья везде – на земле и на крыше,в голых осенних ветвях, где безвременье тихо забилосьв прошлых веках, и сегодняшнем утре, и – выше —в сером пространстве, и в ярком моём представленье,там, где сознанье хранит и протест, и смиренье,и – конформистский недуг – полуповиновенье.Листья – полночная жажда, восторг и желанье,жёлто-зелёный
манок, полужухлый, вон там, у бордюра.И – неподвластные блики разочарованья,что заглушают любые оттенки гламура.И возвращают к другой, уже утренней, жажде,вспомнившей вдруг про своё назначенье однажды.Листья – свидетели всех человечьих обид и трагедийи всех моих восхитивших когда-то оваций.И потому осторожно ступаю по празднику медиот светло-жёлтых до чёрных оттенков сенсаций.Тихо ступаю по чьей-то судьбе, по уснувшему счастью,будто однажды оно своё имя забыло,чтоб не будить, не тревожить чужого ненастья.И своего ненароком, которое было…
«Проснётся день, таинственный и новый…»
Проснётся день, таинственный и новый.В нём – облака к Востоку, как вчера.И отблеск ночи, жёлтый и лиловый —в сознанье, как Вселенская Дыра.Она крадёт, крадёт в ночи у миравсё, чем он жив – реке ли обмелеть —что создала Любви Бессмертной Лираза тем одним, чтобы не умереть…Она крадёт тепло и состраданье,и у души её саму крадёт.И непослушной пастве в назиданьегрозит всеотлученьем наперёд.И с каждым днём дыра всё шире, шире,а в мире – всё темней и холодней.И формула, что дважды два – четыре,сомненьям подвергается, а в ней —вся будущность и продолженье мира.Другого нет и не было пути.Но в сотворении себе кумира —тельца златого – мира не найти.Мешают вехи жизненного кода,и тех, других, молящие глаза.И – эта данность – продолженье рода,извечной жизни вечная слеза…Взгляни на небо в середине ночи —там тишь и безмятежность до утра.Но между звёздами, как между строчек, —огромная Вселенская Дыра…В ней – человечьи тайные желанья —о хлебе, о приязни, о добре.С родными лицами нерасставанье,и о тепле от печки в декабре…
«Последнее слово – ещё не прощание. Рядом…»
Последнее слово – ещё не прощание. Рядом —то справа, то слева команды звучат и слова.С любимой прощанье потом – отшвартованным взглядом,пока не размоет границу земли синева.Последний привет – не прощанье, ещё не прощанье.С землёю прощаются вскинутым взмахом руки,пока различает земля этот взмах с расстоянья,в котором есть точка, и где-то на ней – моряки.Последняя почта уже за кормой, между нами…Над морем нависли гудки да солёный туман.Корабль с кораблём расстаётся густыми гудками.И долго качает прощальный привет океан…
«Проплывает за бортом последний груз…»
Проплывает за бортом последний груз.Скоро, скоро уходим домой, в Союз.Приумолкла волна. Стережёт рассвет.Голубынь-глубина, бледно-лунный свет.А пока – только звёзды как светляки.И за лунной дорогой зовут гудки.И смеются дельфины, разинув рот.Праздник нынче на промысле – Новый год.Мы от дома отстали на семь часов.И придётся опять «не смочить усов».И, наверно, ещё много раз подрядобойдёт, не найдёт Новый год ребят…За спиною – Атлантика, шалый Вал.Да и он позабыл о нас и отстал.Но уходит, уходит! Последний груз…Наконец-то на Север! Домой! В Союз!
«За мною по пятам я-тень. От дома к дому…»
За мною по пятам я-тень. От дома к дому —шуршащий отзвук шин, как воинский разъезд.Мне всё равно куда, к тому или другому.И вскакиваю вмиг в случившийся подъезд.И нет меня уже ни в улице, ни в доме.Я – в вечности. Гудит гигантская толпа.И требует на суд всех возражений, кромекакого-то во всём виновного клопа.И нет среди людей, кого б он ни обидел.От самых от начал. От сотворенья дней.Все слышали о нём, хотя никто не видел.И оттого желанье сумрачней и злей.То посмеялся Бес, то Щучий Бог, то годыподменят время, сходное едва.И двинется народ в неверие. Народы!Крепясь не показать кулак из рукава…И всякий раз, когда в Египте или Римевдруг воспалялась предпротестная тропа,взметались люди при любом «прижиме»искать в обмане тайного клопа.То – Герцог, то – Король, вовремя оно…То – самозванец-плебс, то крот-функционер,всё было, как всегда… Но чтоб – КОРОНА,венчающая праздники химер…Похоже, прагматизму всех милей —могущественный скептик ВОДОЛЕЙ!
Письмо добровольца войны между севером и югом своему другу…
Через час я уйду. Добровольцем в четыре утра.На Медовое поле. У станции. За переправой.Под ногой августовски тяжёлые травыупадут. Жеребёнок заржёт у кострагде-то там, по дороге на Милфорд. Быть может,в одну сторону будет дорога. Пусть так.Жизнь прекрасна. И всё жебез свободы не стоит она и пятак.Даже медный пятак… От Степанаслышал дед мой под Нью-Орлеаномпро пятак и свободу… Рязанский Степан,крепостной, тоже дрался за Нью-Орлеанвместе с дедом. И в каждом боюбился и за свободу свою…Англичан, будто стылых ворон,истреблял он… посланцев коронразноликих. В краю, где кроны забыты,потому что на всех языках и наречьях – ярмо…Дед был ранен, когда из укрытья, взглянув на убитых,этот русский сказал, что не смеет никтообращаться с людьми, как дерьмо…Нет, не смеет никто, как дерьмо…И потом дед всегда повторял слово в слово,добавляя к тому: «Это я говорю, старый Билл,что не смеет никто на Земле, чёрт возьми,как дерьмо, обращаться с людьми!»