Анж Питу (др. перевод)

Очевидно, она, обычно всегда готовая присоединиться к обществу королевы, на этот раз или не заметила свою повелительницу, или не желала ее замечать.

Она явно досадовала на вспыльчивость Марии Антуанетты, заставившую ее днем жестоко страдать.

А может быть, охваченная необоримым чувством, она просто ждала возвращения Шарни, за жизнь которого так искренне беспокоилась.

Две раны, нанесенные королеве, еще кровоточили.

Она рассеянно прислушивалась к комплиментам и радостным восклицаниям друзей и придворных.

На какую-то секунду она даже отвлеклась от той жестокой боли, что мучила ее весь вечер. Сердечное беспокойство относительно поездки короля в стан врагов ненадолго утихло.

Однако сильная духом королева вскоре прогнала из своего сердца все недозволенные чувства. Она положила к ногам господа свою ревность и принесла в жертву супружеской клятве весь свой гнев и тайные радости.

Ведь именно господь даровал ей отдохновение и опору – счастливую способность ставить любовь к царственному супругу превыше всего.

По крайней мере в этот миг королева испытывала – а может быть, ей только казалось, что испытывает – гордость за свою принадлежность к августейшей фамилии, возвышавшую ее над всеми земными страстями: любовь к королю была для нее своего рода проявлением эгоизма.

Когда вдалеке замаячили факелы эскорта, она, казалось, уже отбросила все мысли о своей маленькой женской мести и необдуманном любовном кокетстве. По мере приближения кортежа огни факелов становились все ярче и ярче.

Уже слышались храп и ржание лошадей. Земля дрожала в ночной тишине от тяжелой, размеренной поступи гвардейского эскадрона.

Ворота распахнулись, и часовые с радостными криками устремились навстречу королю. Колеса кареты загрохотали по плитам парадного двора.

Восхищенная, очарованная, опьяненная вновь вспыхнувшими в ней чувствами, королева бросилась вниз по ступеням к своему королю.

Людовик XVI вылез из кареты и стал поспешно – насколько это позволяли ему возбужденные и радостные офицеры – подниматься по лестнице, тогда как внизу гвардейцы, без долгих церемоний смешавшись с конюхами и слугами, принялись срывать с кареты и упряжи кокарды, которыми изукрасили их восторженные парижане.

Король и королева встретились на мраморной лестничной площадке. С возгласами любви и радости Мария Антуанетта заключила супруга в объятия.

Из груди у нее вырывались рыдания, словно она не чаяла больше его увидеть.

Охваченная переполнившими ее чувствами, королева не заметила молчаливого рукопожатия, которым обменялись в темноте Шарни и Андреа.

Это было всего лишь рукопожатие, однако на нижних ступенях лестницы Андреа оказалась первой, и Шарни увидел ее первую и прикоснулся к ней первой.

Королева, подведя детей к королю, велела им поцеловать его; дофин, заметив на отцовской шляпе новую кокарду, которая в свете факелов казалась обагренной кровью, с детской непосредственностью воскликнул:

– Отец, что это у вас на кокарде? Кровь?

А это был красный цвет нации.

Королева вскрикнула и тоже посмотрела на кокарду.

Король наклонился, чтобы поцеловать дочь, однако на самом деле он хотел скрыть свой стыд.

С глубоким отвращением Мария Антуанетта сорвала злосчастную кокарду, не понимая, что этим порывом благородного негодования она до глубины души оскорбила всю нацию. Придет день, и нация отомстит ей за это.

– Выбросьте ее, сударь, – проговорила она, – выбросьте поскорее.

Она швырнула кокарду на ступени, прямо под ноги эскорта, провожавшего короля в его покои.

Такое резкое изменение в направлении мыслей охладило весь супружеский восторг королевы. Она стала незаметно искать глазами Шарни, который скромно стоял в стороне, как подобает солдату.

– Благодарю вас, сударь, – обратилась она к нему, когда их взгляды встретились, хотя Шарни явно этого не хотелось, – благодарю вас, вы достойно сдержали свое слово.

– С кем это вы говорите? – осведомился король.

– С господином де Шарни, – храбро отвечала она.

– Ах да, бедный Шарни, нелегко ему было ко мне пробиться. А где Жильбер? Что-то я его не вижу, – добавил он.

После полученного накануне урока королева была настороже.

– Идемте ужинать, государь, – сказала она, меняя тему разговора. – Господин де Шарни, – продолжала она, – разыщите графиню де Шарни, и пускай она идет с вами. Мы будем ужинать в семейном кругу.

Она вновь чувствовала себя королевой. Но она вздохнула при мысли, что печальный Шарни повеселел.

X. Фулон

Бийо купался в блаженстве.

Он взял Бастилию; освободил Жильбера; он отличен Лафайетом, который назвал его по имени.

Наконец, он видел похороны Фулона.

Немногие люди в ту эпоху были столь ненавидимы, как Фулон; соперничать с ним в этом отношении мог, пожалуй, один-единственный человек, его зять Бертье де Савиньи.

Обоим повезло на другой день после падения Бастилии.

Фулон умер, а Бертье бежал.

Всеобщая ненависть к Фулону достигла своего пика, когда после отставки господина Неккера он согласился принять пост добродетельного женевца, как называли в те времена г-на Неккера, и три дня пробыл генеральным контролером.

Поэтому на его похоронах изрядно попели и поплясали.

Кому-то пришло в голову вытащить тело из гроба и повесить его, но Бийо влез на тумбу и произнес речь о том, что мертвых следует уважать, так что катафалк беспрепятственно продолжал путь.

Что до Питу, он был причислен к героям.

Питу был другом гг. Эли и Юлена, которые оказывали ему честь своими поручениями.

Кроме того, он был доверенным лицом Бийо, того самого Бийо, который был отмечен, как мы уже сказали, самим Лафайетом, причем Лафайет время от времени поручал фермеру охранять его, ценя широкие плечи и достойные Геракла кулаки Бийо.

С тех пор как король прибыл в Париж, Жильбер, которого г-н де Неккер свел с лицами, возглавлявшими Национальное собрание и муниципалитет, без устали трудился над воспитанием новорожденной революции.