Анж Питу (др. перевод)

XXVII. Отъезд, путешествие и прибытие питу и Себастьена Жильбера

Мы видели, при каких обстоятельствах задолго до описываемых событий было принято решение об отъезде Питу и Жильбера.

Ныне мы намерены ненадолго расстаться с главными действующими лицами нашего повествования и устремиться вслед двум юным путешественникам, а потому надеемся, что читатели позволят нам изложить некоторые подробности отъезда молодых людей, их странствий и прибытия в Виллер-Котре, в которой, по твердому убеждению Питу, изрядно недоставало их обоих.

Питу получил от Жильбера поручение разыскать Себастьена и доставить к отцу. С этой целью Питу усадили в фиакр и доверили его кучеру, подобно тому, как самому Питу доверили Себастьена.

Не прошло и часу, как фиакр привез Питу, а Питу – Себастьена.

Жильбер и Бийо поджидали в квартирке, снятой ими на улице Сент-Оноре, немного не доходя до церкви Успения.

Жильбер сразу же объявил сыну, что нынче вечером уезжает вместе с Питу, и спросил, доволен ли Себастьен, что вновь увидит густые леса, которые так любил прежде.

– Да, отец, – отвечал мальчик, – если вы будете навещать меня в Виллер-Котре, а я буду приезжать к вам в Париж.

– Не беспокойся, дитя мое, – сказал Жильбер, целуя сына в лоб. – Ты же знаешь: теперь я уже не могу жить, не видя тебя.

Питу вспыхнул от радости, когда узнал, что нынче же вечером они уедут.

Он побледнел от счастья, когда Жильбер вложил ему в одну руку обе руки Себастьена, а в другую – десяток луидоров в сорок восемь ливров каждый.

Со священным трепетом он выслушал множество наставлений, преимущественно гигиенического характера, которые прочел ему доктор.

Себастьен потупил печальные глаза, полные слез.

Питу играл и позвякивал луидорами в своем глубоком кармане.

Жильбер вручил Питу, облеченному обязанностями гувернера, письмо.

Это письмо предназначалось аббату Фортье.

Когда доктор завершил свою речь, пришел черед Бийо.

– Господин Жильбер, – сказал он Питу, – доверил тебе дух Себастьена, а я вверяю тебе его тело. Кулаки у тебя имеются, так что, если придется, пусти их в ход.

– Да, – ответил Питу, – а кроме того, у меня есть сабля.

– Не злоупотребляй ею, – продолжал Бийо.

– Я буду милосерден, – сказал Питу.

– Ну, сера тут ни при чем, – возразил Бийо, обманутый созвучием слов.

– Теперь, – сказал Жильбер, – мне осталось лишь рассказать вам, каким образом вы с Себастьеном проделаете весь путь.

– Ну, – воскликнул Питу, – от Парижа до Виллер-Котре всего восемнадцать лье, мы с Себастьеном скоротаем их в беседе.

Себастьен глянул на отца, словно спрашивая, так ли уж весело ему будет все восемнадцать лье проболтать с Питу.

От Питу укрылся этот взгляд.

– Мы будем говорить по-латыни, – сказал он, – и все примут нас за ученых.

Вот о чем мечтало это невинное создание!

А ведь многие на его месте, будь у них в руках десять двойных луидоров, сказали бы:

– Мы купим пряников.

Жильбер на мгновение засомневался.

Он посмотрел на Питу, потом на Бийо.

– Понимаю, – сказал последний. – Вы не уверены, справится ли Питу с ролью вожатого, и опасаетесь доверить ему свое дитя.

– О нет, я доверяю сына не ему, – возразил Жильбер.

– Кому же?

Жильбер возвел глаза к небу, слишком проникнутый вольтерьянством, он не смел ответить.

– Богу.

Но все и так было ясно. Порешили, что план Питу останется без изменений, ибо подразумевает для Жильбера-младшего приятное и не слишком утомительное путешествие, и что на другой день оба они пустятся в дорогу.

Жильбер мог бы отправить сына в Виллер-Котре в одном из тех дилижансов, что в те времена уже курсировали между Парижем и границей, или даже в собственном экипаже; но мы знаем, как он старался уберечь Себастьена от одиночества и задумчивости, а ничто не потворствует одинокому мечтателю с такой силой, как стук колес и покачивание кареты.

Итак, он удовольствовался тем, что довез обоих мальчиков до Бурже, а там, указав им на дорогу, простиравшуюся под лучами солнца и окаймленную двумя рядами деревьев, раскинул руки и произнес:

– Ступайте!

Питу зашагал вперед, ведя с собой Себастьена, который то и дело оглядывался и посылал воздушные поцелуи Жильберу, а врач, скрестив руки, стоял на том самом месте, где расстался с сыном, и провожал его глазами, как провожал бы создание своей мечты.

Питу выпрямился во весь свой высокий рост. Он был весьма горд доверием, каковое оказало ему столь важное лицо, как г-н Жильбер, королевский медик.

Питу собирался добросовестнейшим образом исполнить возложенные на него обязанности гувернера и гувернантки в одном лице.

К тому же, уводя маленького Себастьена, он был полон веры в себя; он спокойно шел вперед, минуя деревни, кипевшие и растревоженные парижскими событиями, которые, как мы помним, разыгрались совсем незадолго до того; хоть мы успели уже довести наше повествование до 5 или 6 октября, вспомним, что Питу с Себастьеном покинули Париж в конце июля или начале августа.

К тому же Питу в качестве головного убора сохранил свою каску, а в качестве оружия – большую саблю. В этих приобретениях заключалось все, чем обогатили его события 13 и 14 июля, но его самолюбию достаточно было этих двух трофеев: они придавали облику великолепие, а заодно и обеспечивали безопасность владельца.

Впрочем, бравый вид, коему, несомненно, способствовали каска и драгунская сабля, появился у Питу независимо от этих украшений. В человеке, участвовавшем во взятии Бастилии или хотя бы присутствовавшем при нем, не могло не появиться нечто героическое.

Кроме того, Питу отчасти стал адвокатом.

Невозможно было слышать резолюции в ратуше, речи г-на Байи, обращения г-на де Лафайета и не стать хоть немного оратором, тем более тому, кто уже изучал латинские Conciones [192] , служившие образцом для бедной, но довольно верной копии, которую представляло собой французское красноречие конца восемнадцатого столетия.

192

Имеются в виду Conciones latinae («Латинские речи» – учебник во французских лицеях XVII–XVIII вв.).