Анж Питу (др. перевод)

Все остальные ринулись к королеве и выстроились позади нее.

Раздался звук шагов, и в дверях показался г-н де Лафайет.

При его появлении все смолкли, и в наступившей тишине чей-то голос рядом с королевой произнес:

– Вот Кромвель.

Лафайет улыбнулся.

– Кромвель не пришел бы к Карлу Первому один, – сказал он.

Людовик XVI обернулся к этим безжалостным друзьям, которые хотели обратить во врага человека, пришедшего ему на подмогу.

Потом он сказал графу де Шарни:

– Граф, я остаюсь, когда здесь господин де Лафайет, мне нечего бояться. Велите войскам отступить к Рамбуйе. Наружные посты займет национальная гвардия, а посты во дворце – мои гвардейцы. – Потом он обратился к г-ну де Лафайету: – Пойдемте, генерал, мне нужно с вами побеседовать. – Видя, что Жильбер отступил, собираясь удалиться, он добавил: – Вы тоже не помешаете, доктор, идите с нами.

И король направился в один из кабинетов, указывая дорогу Лафайету и Жильберу, которые последовали за ним.

Королева проводила их глазами и, когда дверь за ними затворилась, сказала:

– Ах, бежать нужно было бы сегодня же! Мы бы еще успели. Завтра, может быть, будет уже поздно.

Затем она тоже вышла и удалилась в свои покои.

Тем временем в окна дворца полыхнуло огромное пламя, напоминавшее о пожаре.

То был огромный костер, на котором жарились части лошадиной туши.

XXIV. Ночь с пятого на шестое октября

Ночь прошла довольно спокойно, собрание заседало до трех часов утра.

В три часа, прежде чем разойтись, члены Национального собрания отрядили двух приставов, которые проскакали по всему Версалю, сначала посетили дворец, потом осмотрели парк.

Везде царило спокойствие или видимость спокойствия.

Незадолго до полуночи королева пожелала выйти из-за решетки, окружавшей Трианон, но национальная гвардия отказалась ее пропустить.

Она ссылалась на то, что ей страшно, однако стражи возразили, что в Версале она в большей безопасности, чем где бы то ни было.

Ей пришлось удалиться в свои не слишком просторные покои; видя, что их охраняют самые преданные ее гвардейцы, она и впрямь успокоилась.

У дверей она повстречала Жоржа де Шарни. Он был вооружен и опирался на короткое ружье, состоявшее на вооружении драгун, а также гвардейцев. Это было новшество: обычно гвардейцы, которые несли охрану вне дворца, были вооружены только саблями.

Королева приблизилась к нему.

– А, это вы, барон, – сказала она.

– Да, государыня.

– Верны, как всегда!

– Здесь мой пост.

– Кто вас сюда поставил?

– Мой брат, ваше величество.

– А где ваш брат?

– При короле.

– Почему он при короле?

– Потому что он глава семьи, так он сказал, и это дает ему право умереть за короля, главу государства.

– Да, – с ноткой горечи отозвалась Мария Антуанетта, – а вы имеете право умереть только за королеву.

– Если когда-нибудь бог даст мне исполнить долг и отдать за вас жизнь, государыня, – с поклоном отвечал молодой человек, – это будет для меня великая честь.

Королева повернулась, чтобы уйти, но в сердце ей закралось подозрение.

– А графиня? – спросила она. – Что с графиней?

– Государыня, графиня вернулась десять минут назад и велела устроить себе постель в передней вашего величества.

Королева закусила губу.

Стоило единожды сблизиться с этим семейством, и от его преданности уже невозможно отделаться!

– Благодарю вас, сударь, – сказала Мария Антуанетта, сопроводив свои слова грациозным кивком головы и изящным движением руки, – благодарю за усердие, с каким вы охраняете свою королеву. Передайте брату мою признательность за то, что он так усердно охраняет короля.

И она удалилась к себе в покои. В передней она застала Андреа: та не ложилась спать и, стоя почтительно, ожидала королеву.

Мария Антуанетта не удержалась и протянула Андреа руку.

– Только что я поблагодарила вашего деверя Жоржа, графиня, – сказала она. – Я велела ему передать мою признательность вашему мужу, и вас я также благодарю.

Андреа присела в реверансе и посторонилась, чтобы пропустить королеву, которая проследовала к себе в спальню.

Королева не пригласила ее с собой: Марию Антуанетту угнетала эта преданность, которая уже не была согрета любовью, но, несмотря ни на что, готова была сопровождать ее до гроба.

Итак, в три часа ночи, как мы уже сказали, все стихло.

Жильбер вышел из замка с г-ном де Лафайетом, который провел в седле двенадцать часов и умирал от усталости; у дверей они столкнулись с Бийо, пришедшим с национальной гвардией; Бийо видел, как ускакал Жильбер, и, подумав, что он может пригодиться доктору в Версале, поспешил за ним, как пес за хозяином.

Как мы уже сказали, в три часа все кругом стихло. Даже Национальное собрание разошлось, успокоенное рапортами приставов. Можно было надеяться, что до утра все будет спокойно.

Но не тут-то было.

Во время всех народных движений, ведущих к революциям, наступают такие передышки, когда кажется, что все уже позади и отныне можно спать спокойно.

Но это заблуждение.

За спинами тех, кто производит первые движения, прячутся те, кто ждет этих первых движений, ждет, когда передовой отряд удалится на покой, не желая идти дальше – быть может, от усталости, а то и удовлетворясь достигнутым.

И тогда эти невидимки, таинственные носители пагубных страстей, крадутся в потемках, возобновляют движение с того самого места, на котором оно застыло, и, толкая колесницу все дальше и дальше, к самому краю, готовят пробуждение тем, которые проторили им дорогу и улеглись спать на полпути, полагая, что главное уже сделано и цель достигнута.

На эту ночь пало два совершенно различных потрясения, произведенных двумя войсками: одно из них прибыло в Версаль вечером, другое – ночью.

Первое привел голод – оно просило хлеба.

Второе привела ненависть – оно требовало мщения.

Мы знаем, кто привел первое войско – то были Майар и Лафайет.

Но кто же возглавил второе? История об этом умалчивает. Однако предание вопреки истории называет нам имена.

Марат!

Мы знаем его, мы видели, как он пытался удержать народ на площади Людовика XV во время празднеств по случаю бракосочетания Марии Антуанетты. Мы видели его на ратушной площади, где он увлекал сограждан к Бастилии.