Анж Питу (др. перевод)

На мгновение воцарилась тишина; все затаили дыхание, напрягли слух, разинули рты.

Затем послышался размеренный шаг марширующих солдат.

– Национальная гвардия! – вскричал Шарни.

– Господин де Шарни! Господин де Шарни! – послышалось из-за двери.

И в проломе показалась хорошо знакомая графу физиономия Бийо.

– Бийо! – воскликнул Шарни. – Это вы, друг мой?

– Да, я. Где король и королева?

– Здесь.

– Целые и невредимые?

– Целые и невредимые.

– Слава богу! Господин Жильбер! Господин Жильбер! Сюда!

При звуке этого имени дрогнули, но по разным причинам, два женских сердца.

То были сердца Андреа и королевы.

Шарни инстинктивно оглянулся; от него не укрылось, что Андреа и королева побледнели, услышав это имя.

Он со вздохом покачал головой.

– Отворите двери, господа, – сказал король.

Гвардейцы бросились разбирать остатки баррикады.

Тем временем послышался крик Лафайета:

– Солдаты парижской национальной гвардии! Вчера вечером я дал королю слово, что никто из близких его величества не понесет никакого урона. Если вы позволите уничтожить гвардейцев, окажется, что я не сдержал слова чести и не достоин быть вашим начальником.

Дверь отворилась, и осажденным предстали генерал Лафайет и Жильбер; чуть в стороне, слева, держался Бийо, безмерно довольный, что участвовал в опасении короля.

Именно Бийо поднял Лафайета с постели.

Позади Лафайета, Жильбера и Бийо стоял капитан Гондран, командовавший кварталом Сен-Филипп-дю-Руль.

Принцесса Аделаида первая ринулась навстречу Лафайету, обняла его и голосом, в котором еще слышался перенесенный ею испуг, благодарно воскликнула:

– Ах, сударь, вы спасли нас!

Лафайет почтительно приблизился, но не успел он переступить порог Эй-де-Беф, как был остановлен одним из офицеров.

– Простите, сударь, – спросил тот, – обладаете ли вы привилегией свободного входа к королю?

– Если у него нет такой привилегии, – изрек король, протягивая Лафайету руку, – я ему дарую ее.

– Да здравствует король! Да здравствует королева! – воскликнул Бийо.

Король обернулся.

– Знакомый голос! – с улыбкой заметил он.

– Вы очень добры, ваше величество, – отвечал храбрый фермер. – Да, голос тот же, что и во время поездки в Париж. Эх, кабы вы остались в Париже и не возвращались сюда!

Королева нахмурила брови.

– Да, – процедила она, – тем более что парижане так дружелюбны!

– Итак, сударь! – обратился к Лафайету король, точно спрашивая: «Что, по вашему мнению, следует предпринять?»

– Государь, – почтительно отозвался г-н де Лафайет, – мне кажется, было бы кстати, если бы вы, ваше величество, появились на балконе.

Король молча бросил вопросительный взгляд на Жильбера.

Затем он направился прямо к балконной двери, без колебаний отворил ее и вышел на балкон.

Послышался громкий и дружный клич:

– Да здравствует король!

За этим кличем грянул другой:

– Короля в Париж!

И тут же несколько громоподобных голосов вскричали:

– Королеву! Королеву!

Все содрогнулись, слыша этот зов, король, Шарни и даже Жильбер побледнели.

Королева подняла голову.

Она стояла у окна, лицо ее тоже было бледно, губы сжаты, брови нахмурены. Она поддерживала принцессу. Рядом с ней стоял дофин, и ее белая, как мрамор, рука, покоилась на белокурой головке ребенка.

– Королеву! Королеву! – все требовательнее кричали голоса снизу.

– Народ желает вас видеть, государыня, – произнес Лафайет.

– О, не ходите, матушка! – жалобно попросила принцесса, обвив шею королевы руками.

Королева взглянула на Лафайета.

– Ничего не бойтесь, ваше величество, – сказал он.

– Как! Я одна? – прошептала королева.

Лафайет улыбнулся и почтительно, с тем чарующим изяществом, которое не покинуло его и в старости, отстранил детей от матери, а затем вытолкнул их на балкон первыми.

Потом он предложил Марии Антуанетте руку и сказал:

– Ваше величество, соблаговолите довериться мне, я отвечаю за все.

И вывел королеву на балкон.

Мраморный двор являл собой устрашающую картину, от которой у многих бы закружилась голова: весь он был затоплен морем людей, и по этому морю так и ходили ревущие волны.

При виде королевы вся толпа взорвалась криком, и не ясно было, что означает этот крик – радость или угрозу.

Лафайет поцеловал королеве руку; в толпе послышались рукоплескания.

В самом деле, в жилах последнего французского простолюдина течет благородная рыцарская кровь.

Королева перевела дух.

– Непостижимый народ! – прошептала она.

И вдруг она содрогнулась.

– Сударь, а что же станется с моими гвардейцами, с теми, которые спасли мне жизнь? Вы ничем не можете им помочь?

– Позовите сюда одного из них, – попросил Лафайет.

– Господин де Шарни! Господин де Шарни! – вскричала королева.

Но Шарни сделал шаг назад: он понял, о чем идет речь.

Он не желал приносить повинную за вечер 1 октября.

Не чувствуя за собой вины, он не нуждался в прощении.

Андреа испытывала те же чувства: она протянула руку к Шарни, желая его удержать.

Ее рука встретилась с рукой графа, и они сомкнулись в пожатии.

Королева заметила это, несмотря на то что в этот миг столько лиц и событий требовали ее внимания.

Взгляд ее вспыхнул, грудь задрожала, и она отрывисто произнесла, обращаясь к другому гвардейцу:

– Сударь, идите сюда, я вам приказываю.

Гвардеец повиновался.