Анж Питу (др. перевод)

– Глупость? – изумился влюбленный.

– Разрази меня гром! – воскликнула мамаша Бийо. – Еще не хватало моей дочке Катрин разъезжать с телохранителем!

– А как же она будет в лесу? – возразил Питу с таким простодушно-озабоченным видом, что грешно было бы над ним смеяться.

– А это тоже мой муженек наказал? – продолжала мамаша Бийо, также умевшая отпустить колкость.

– Ну, нет! – подхватила Катрин. – Это занятие для лентяя, мой отец никогда бы не дал такого совета господину Питу, а господин Питу нипочем бы на это не согласился.

Питу в остолбенении таращил глаза то на Катрин, то на мамашу Бийо; все возведенное им здание рушилось.

Катрин, женщина до мозга костей, разгадала горестное разочарование Питу.

– Господин Питу, – сказала она, – это вы в Париже видели, чтобы девушки, всему свету на потеху, повсюду таскали за собой молодых людей?

– Но вы же не девушка, – еле ворочая языком, прошептал Питу, – вы же хозяйка дома.

– Ну, ладно! Поболтали и хватит! – отрезала мамаша Бийо. – У хозяйки дома и без того дел по горло. Пошли, Катрин, я передам тебе все хозяйство, как велел отец.

И на глазах у застывшего столбом Питу началась церемония, не лишенная величия и даже поэзии, хоть и по-деревенски простая.

Мамаша Бийо отделила от связки один за другим все ключи, по очереди передала их Катрин и отчиталась перед ней в белье, бутылках, мебели и съестных припасах. Она подвела дочку к старому комоду с инкрустацией, сделанному году в 1738 или 1740, в тайном отделении которого папаша Бийо хранил документы, луидоры и все семейные ценности и архивы.

Катрин с важностью перенесла процедуру передачи всей власти и всех тайн; она дотошно расспрашивала мать, размышляла над каждым ее ответом и, получив какое-либо сведение, казалось, навсегда заключала его в глубины памяти и сознания, словно оружие, припасенное на случай войны.

После осмотра вещей мамаша Бийо перешла к живности, которую подробно перечислила.

Овцы, здоровые и больные, ягнята, козы, куры, голуби, лошади, быки и коровы.

Но это была простая формальность.

В этой отрасли хозяйства девушка уже давно была главным начальством.

Никто лучше Катрин не знал домашней птицы с ее оглушительным кудахтаньем, ягнят, привыкавших к ней в первый же месяц, голубей, которые настолько ей доверяли, что часто принимались кружиться вокруг нее прямо посреди двора, и садились ей на плечо, и слетались к ее ногам, расхаживая перед ней вразвалку взад и вперед.

Лошади, когда появлялась Катрин, приветствовали ее ржанием. Она умела усмирить самых норовистых. Один из выращенных на ферме жеребят, а теперь жеребец, к которому никто не смел подступиться, крушил все в конюшне, чтобы подбежать к Катрин и взять у нее из ладоней или кармана черствую корку, которая всегда для него была наготове.

Невозможно было удержаться от восхищения и улыбки, глядя на эту белокурую красотку с большими синими глазами, с белой шейкой, округлыми руками и пухлыми пальчиками, когда она, неся полный передник зерна, шла к утоптанной площадке вокруг поилки, и зерно, которое она разбрасывала пригоршнями, звонко сыпалось на влажную плотную землю.

И тут все цыплята, все голуби, все непривязанные ягнята бросались к корыту; удары клювов испещряли землю; розовые языки козочек лизали овес или хрусткую гречиху. Площадка, вся черная от толстого слоя зерна, в две минуты становилась белой и чистой, как фаянсовая тарелка жнеца, встающего от трапезы.

Глаза некоторых людей излучают такое мощное влекущее или пугающее очарование, перед которым не в силах устоять животное.

Кто из вас не видел свирепого быка, который в течение нескольких минут печально смотрит на ребенка, улыбающегося ему и не сознающего опасности? Быку жаль дитя.

Кто не видел, как тот же самый бык угрюмо и растерянно глядит на дюжего фермера, который меряет его взглядом и пригвождает к месту безмолвной угрозой? Животное опускает голову, оно словно готовится к драке, но ноги его прирастают к земле; бык дрожит, слабеет, он охвачен страхом.

Катрин оказывала на все живое влияние первого рода: она держалась так спокойно и вместе с тем твердо, в ней было столько добродушия и вместе с тем воли, она была так свободна от опасений и страха, что животным при ней не приходило в голову ничего дурного.

Еще сильнее поддавались этому странному влиянию существа, наделенные разумом. Обаяние этой невинной девушки было непобедимо; ни один мужчина во всей округе не позволял себе улыбнуться, говоря о Катрин; ни один парень не таил задних мыслей, думая о ней: кто любил ее – хотел взять ее в жены, кто не любил – желал бы иметь такую сестру, как она.

Понурив голову, уронив руки, ни о чем не думая, Питу машинально плелся вслед за дочкой и матерью, пока они обходили и осматривали хозяйство.

С ним не говорили. Он был словно стражник в трагедии, и сам себе казался нелепым в этой каске.

Затем был учинен смотр работникам и служанкам.

Мамаша Бийо собрала всех в полукруг, а сама стала посредине.

– Дети мои, – сказала она, – хозяин задерживается в Париже, но он выбрал человека, который будет его замещать. Это моя дочь Катрин, молодая, крепкая – вот она. Я постарела, и голова у меня уже не та. Хозяин решил верно. Теперь всем будет заправлять Катрин. Она будет и принимать, и выплачивать деньги. Я первая буду исполнять все ее приказы, а тем из вас, кто ее ослушается, придется иметь дело именно с нею.

Катрин не прибавила ни слова. Она ласково поцеловала мать.

Этот поцелуй убедил всех лучше, чем любые слова. Мамаша Бийо прослезилась. Питу расчувствовался.

Все слуги радостными криками приветствовали новую госпожу.

Катрин сразу же вступила в должность и раздала поручения. Каждый получил приказ и отправился его исполнять с большой охотой, как это всегда бывает в начале царствования.

В конце концов остался один Питу; он подошел к Катрин и спросил:

– А я?

– И впрямь, – отвечала она, – для вас у меня нет поручений.

– Выходит, я останусь без дела?

– А что бы вы хотели делать?

– Да то же самое, что до отъезда.

– До отъезда вас приняла в дом маменька.

– Но теперь вы хозяйка, вот и дайте мне работу.

– У меня нет для вас работы, господин Анж.

– Почему?

– Потому что вы у нас – ученый, важная птица, из Парижа вернулись, и сельские работы вам теперь не подходят.