Анж Питу (др. перевод)

– Неужели? – ахнул Питу.

Катрин развела руками, как бы говоря: «Что поделаешь!»

– Разве я ученый? – переспросил Питу.

– Еще бы!

– Да поглядите на мои ладони, мадемуазель Катрин!

– Это ничего не значит.

– Послушайте, мадемуазель Катрин, – в отчаянии возразил бедняга, – с какой стати под предлогом моей учености вы обрекаете меня на голодную смерть? Значит, вам неизвестно, что философ Эпиктет служил, чтобы добыть себе пропитание? Что баснописец Эзоп зарабатывал в поте лица свой хлеб? А эти два господина были поученее меня.

– Что поделаешь, так уж оно выходит.

– Но господин Бийо принял меня в число домочадцев и, отсылая меня из Парижа, он хотел, чтобы я вернулся на то же место.

– Так-то оно так, да только отец мог заставить вас исполнять такие работы, какие я не осмелюсь вам предложить.

– Ну и не надо, мадемуазель Катрин.

– Да, но тогда вы останетесь без дела, а безделья я не потерплю. Отец мой, будучи хозяином, имел право поступать так, как хотел, а мне, его заместительнице, это негоже. Я управляю его добром и обязана его приумножать.

– Но я буду работать и приумножать его добро: сами видите, мадемуазель Катрин, вы попали в порочный круг.

– Как вы сказали? – переспросила Катрин, не понимавшая высокопарных фраз Питу. – Что такое порочный круг?

– Порочным кругом, барышня, называют ошибочные рассуждения. Нет, оставьте уж меня на ферме и давайте мне, если захотите, самые тяжелые работы. Увидите сами, какой я ученый и какой бездельник. К тому же вам придется вести книги, приводить в порядок счета. Вся эта арифметика – именно то, чему я обучен.

– А по-моему, это занятие никак не подойдет для мужчины.

– Так я, по-вашему, ни на что не гожусь?

– Ладно, поживите здесь, – смягчившись, сказала Катрин. – Я подумаю, а там видно будет.

– Вы собираетесь раздумывать над тем, стоит ли меня оставить? Да что я вам сделал дурного, мадемуазель Катрин? Эх, раньше вы были не такая!

Катрин чуть заметно пожала плечами. Ей нечего было возразить, но настойчивость Питу явно ей докучала.

– Ну хватит разговоров, – сказала она, резко обрывая спор. – Я еду в Ла-Ферте-Милон.

– Так я побегу седлать вам лошадь, мадемуазель Катрин.

– И не думайте. Оставайтесь здесь.

– Вы запрещаете мне проводить вас?

– Оставайтесь, – повелительно произнесла Катрин.

Питу застыл, словно пригвожденный к месту, понурив голову и сморгнув слезу, которая жгла ему веко, словно кипящее масло.

Катрин повернулась к Питу спиной, вышла и приказала работнику седлать лошадь.

– Ах, мадемуазель Катрин, – прошептал Питу, – вы находите, что я изменился? Сами вы изменились и совсем по-другому, чем я!

XXXI. Почему Питу решился покинуть ферму

Тем временем мамаша Бийо, смирившись с ролью старшей служанки, с усердием, охотой и без досады приступила к исполнению своих обязанностей. Опять закипели сельские труды, на мгновение замершие на ферме, и ферма снова стала похожа на прилежный гудящий улей.

Покуда седлали лошадь для Катрин, девушка вернулась в дом, искоса глянула на Питу, который застыл в неподвижности и только головой крутил вслед Катрин, пока она не скрылась у себя в спальне.

– Зачем Катрин ушла в спальню? – гадал Питу.

Бедный Питу! Зачем она ушла? Причесаться, надеть белый чепец, натянуть тонкие чулки.

Потом, принарядившись таким образом и слыша, что лошадь уже приплясывает под навесом, она вышла из спальни, расцеловала мать и уехала.

Оставшись без дела, Питу, которого не слишком-то успокоил наполовину безразличный, наполовину сострадательный взгляд, которым окинула его Катрин перед уходом, почувствовал, что не может долее оставаться здесь в неопределенном положении.

С тех пор как Питу вновь увидел Катрин, ему казалось, что он без нее жить не может.

Но, кроме этого, в глубине его неповоротливого и сонного ума с однообразием маятника, беспрестанно снующего туда-сюда, шевелилось нечто, похожее на подозрение.

Наивным умам свойственно в равной степени воспринимать все подряд. Такие ленивые натуры наделены ничуть не меньшей чувствительностью, чем все остальные: просто, умея испытывать чувства, они не умеют их анализировать.

Анализ дается привычкой к наслаждению и страданию. Нужно в определенной мере привыкнуть к переживаниям, чтобы разглядеть, как они кипят в глубине той бездны, что зовется человеческим сердцем.

Старики наивными не бывают.

Слыша топот удалявшейся лошади, Питу подбежал к дверям. Он увидел, что Катрин скачет по узкому проселку, который тянется от фермы до большой дороги, ведшей в Ла-Ферте-Милон и упиравшейся в подножие невысокой горы с поросшей лесом вершиной.

С порога он послал девушке прощальный привет, полный сожалений и смирения.

Но едва он всем сердцем и взмахом руки попрощался с Катрин, как на ум ему пришла одна мысль.

Катрин вольна запрещать ему ехать с нею вместе, но она не может помешать ему идти следом за ней.

Катрин вольна сказать Питу: «Я не желаю вас видеть», но она не может ему сказать: «Запрещаю вам смотреть на меня».

Итак, Питу подумал, что все равно делать ему нечего и ничто на свете не воспрепятствует ему пройтись вдоль леса по той же дороге, по которой скачет Катрин. Таким образом, он останется незамеченным, а сам издали будет видеть ее сквозь деревья.

От фермы до Ла-Ферте-Милон было не более полутора лье. Полтора лье туда да полтора обратно – разве для Питу это расстояние?

К тому же Катрин выедет на дорогу по проселку, идущему углом к лесу. Срезав угол, Питу сэкономит четверть лье. И весь путь до Ла-Ферте-Милон и обратно составит не более двух с половиной лье.

А два с половиной лье не напугают человека, который словно ограбил Мальчика-с-пальчика и отобрал у него сапоги-скороходы, которые тот стащил у Людоеда.

Едва план созрел в голове у Питу, он ринулся его исполнять.

Когда Катрин выезжала на большую дорогу, Питу, прячась в высокой ржи, добрался до лесу.