Апокриф

«Что еще, что еще! — раздраженно и про себя передразнил «Чужого» Тиоракис. — Должностное преступление буду сейчас, совершать, вот «что еще»!»

* * *

Это вариант приберегался им на крайний случай. Такой шаг не был санкционирован руководством и поэтому выглядел бы серьезным проступком в глазах начальства, несмотря на все объяснения, заготовленные Тиоракисом на тот случай, если придется оправдываться.

Получив возможность постоянного и достаточно доверительного общения с «Чужим», Тиоракис вскоре убедился, что повлиять на этого человека с целью перенастроить его на сотрудничество с партией власти не удастся.

Самое удивительное, что Острихс, по-видимому, действительно не имел никаких особенных личных или более общего порядка претензий к тем, кого с удивительным упорством помогал проваливать на выборах, и не строил никаких иллюзий насчет других, которым помогал выигрывать. Для того чтобы выбрать методику переубеждения, Тиоракису необходимо было понимать, в чем собственно состоит позиция объекта, на который он собирался влиять, на какие клапаны следует давить, какие тезисы разрушать… А здесь — ситуация идиотская, как будто ломишься в открытую дверь: «Послушай, Острихс, ну, объясни мне, наконец, в чем твое принципиальное расхождение с Объединенным Отечеством?» — «Собственно, ни в чем. Нормальные ребята. Люди, как люди» — «Ладно. Чем лучше националисты, которым ты помог последний раз?» — «Лучше? Ну, это вряд ли!» — «А радикальные демократы?» — «Я тебе уже не раз говорил, что они мне все на одно лицо. Для меня безразлично, кто будет стоять у власти. Любое государство давит свободу личности». — «Так почему же, кто угодно, кроме Объединенного Отечества?» — «Сам не знаю. Балуюсь, наверное. Шутка свободного философа!»

Ну, и как тут влиять? В чем переубеждать?

Тиаракис, разумеется, подозревал, что не до такой уж степени он влез в душу к «Чужому», чтобы у того для него не осталось никаких закрытых тем. Как у всякого человека, что-то такое должно было существовать и у Острихса, куда он не пускал никого.

Но вот с тем парадоксом, что «Чужой», буквально варясь в политической каше, сам политикой не занимался, наверно, следовало согласиться. Если понимать под этим термином «совокупность средств и методов, посредством которых индивид или группа индивидов добиваются реализации своих личных или групповых интересов в социуме», то поведение Острихса выглядело совершенно бессмысленным: интерес не просматривается, ближайшие и перспективные цели не видны, методики не ощущается…

Это особенно ясно стало Тиоракису, когда однажды он явился свидетелем того, как «Чужой» на практике делает выбор между «женихами», — так среди спутников Острихса именовались соискатели его поддержки на каких-нибудь очередных выборах.

«Женихов» в тот раз было двое.

— Воста! Монетка есть? — спросил Острихс.

— Четвертак устроит? — ответил Тиоракис, извлекая из портмоне никелевый кругляшок.

— Все равно… Так, орел — «Труд и Справедливость», решка — «Клерикал-консерваторы». Бросай!

Выпала решка.

Это что, можно назвать политикой?!

А вот теперь оказывается, что он какой-то эксперимент проводит! Чудик ненормальный! Приставил револьвер к виску и щелкает! Выстрелит или не выстрелит? Обязательно выстрелит! И заряженный патрон уже на подходе! И этот патрон — я!

Тиоракис постоянно помнил, как некоторое время назад калькулировал на пустынной морской набережной зимнего курорта сложный баланс из чувства служебного долга, из собственной симпатии к Острихсу, из интересов Родины с поправкой на процент содержания в них узких интересов власть предержащих, из внушенных с детства понятий о порядочности, из осознания самых разных возможных последствий всей этой истории для его личного благополучия, из желания послать все к черту и так далее… Помнил, с ужасом убеждаясь, что «мягкий вариант» воздействия на «Чужого», который позволил бы накормить волков при сохранении овец, явно проваливается, а время до перехода к жесткому варианту», о котором недвусмысленно говорил Мамуля, сокращается как подожженный пламяпроводный шнур.

Поняв, что полюбовно убрать «Чужого» с пути, по которому катила машина власти, не удастся, Тиоракис решил прибегнуть к промежуточному варианту, а именно: каким-то образом заставить упрямца отойти в сторону хотя бы на оставшийся до парламентских выборов период. Расчет был прост — степень опасности «Чужого» для Объединенного Отечества в чисто тактическом плане снизится, и можно будет убедить руководство повозиться с «объектом» еще какое-то время, не прибегая к крутым мерам. А дальше… «А дальше, может, ишак сдохнет, может, эмир, а может, и я» — перефразировал Тиоракис себе в утешение старый анекдот.

Для реализации этого своего плана, который уже выбивался из канвы, намеченной руководством, Тиоракис решил использовать чувство самосохранения, которое, несомненно, было присуще Острихсу. О том красноречиво говорила хотя бы история с его бегством из страны после контакта с папашей Дрио.

С этой целью Тиоракис устами Восты Кирика стал постоянно тростить Острихсу, что уровень политического напряжения вокруг него достиг опасного уровня, что у него, наверняка, появилось много врагов, которые способны на очень серьезные шаги. О том же он побеседовал с Рептом и здесь, судя по всему, нашел полное понимание. Немногословный «администратор» даже отважился на соответствующий разговор с Острихсом, но никакого результата, так же, как и Тиоракис, не достиг. «Чужой» упорно не желал видеть опасности. Видимо, он относился к тем натурам, которым, чтобы испугаться, нужна более реальная угроза, чем даже очень убедительные логические построения.

И вот тут Тиоракис решился на поступок, который, без большой натяжки, сам для себя определил как должностное преступление.

* * *

— Все-таки, выслушай меня. Это очень серьезно.

Острихс молчал.

— Две недели назад я ездил домой. Помнишь?

Это была полуправда: он действительно побывал дома, однако, главной его целью была встреча с Мамулей. Тиоракис докладывал ход разработки «Чужого», пытаясь успокоить нетерпение своего руководителя, подгоняемого еще более высоким начальством, которое, в свою очередь, нахлестывали уже с самого верха.

Дальше пошло необходимое вранье.

— Я там встретился со своим товарищем еще по университету. Совершенно случайно… на рыбном рынке, представляешь? Ну, обрадовались, завернули в кафе посидеть… Мы ведь вместе юридический факультет заканчивали. Я-то пошел в цивилисты, а его на следствие тогда понесло. Короче, сейчас он гэбэровец, насколько я понял. Я не знаю, что у него там за история… то ли с начальством разлад, то ли с совестью, не такая уж редкость это сейчас… сам знаешь. Вот, Майфет наш тоже свое таможенное управление с какой-то стати бросил, да к тебе прибился… Бывает, словом… Так вот, трепались мы долго… Понятное дело — сто лет не виделись: «Как ты?» — «А как ты?» — и все такое прочее. Ну, наконец, дошел я до того места, когда с тобой познакомился… Рассказал, как мы мотаемся по стране… ну, и вообще, как… Ведь не секрет же? И вот с этого места его как-будто подменили: стух как-то, отвечает невпопад… Ну, а, когда из кафе вышли… я, собственно, прощаться собирался… И вот тут он попросил себя проводить. Я так и понял, что неспроста… Видно по нему было, одним словом… Когда проходили через парк, он остановился и говорит: «Сам не знаю, зачем я это делаю, но имей ввиду; в окружение твоего Острихса внедрен агент. И не просто стукач, а специалист, по моим сведениям. Откуда у меня такая информация, не твоего ума дела. Я и так предельно рискую. Кто именно, мне не известно, но задача его — подготовить основания для изъятия Острихся из игры. Под этим подразумевается обвинение в каком-нибудь преступлении, связанном с экстремизмом, и арест. А дальше может быть все, что угодно, вплоть до физического устранения, в зависимости от того, как он себя поведет» Вот это последнее, сказанное от имени придуманного «университетского товарища», было уже самой чистой правдой.

Глава 21. Больной

— Значит, на Объединенное Отечество он не будет работать ни под каким видом?

— Я так понимаю, что никого, кто окажется «у руля», он поддерживать не станет. Хоть бы там у него и мама родная за главного была…

— Так, может, он просто анархист?

— В какой-то степени… Но ни к какому подобному политическому течению не примыкает… Я же докладывал! В этом смысле он одиночка… Он, видите ли, «свободный индивид», который ставит некий эксперимент, сути которого мне объяснить не пожелал. В целом это укладывается в его философскую концепцию. Самому себе хочет доказать, что можно быть не связанным ничьей волей, кроме воли случая. Именно поэтому он отворачивается от тех, кто непосредственно сидит во власти, как от представителей государственного насилия. А кому помогать из прочих — выбирает исключительно по жребию.

— Для чего?

— Наверно, для того, чтобы быть уверенным в том, что его выбор не результат чьих-то манипуляций с его волей. Я думаю, что его самоизоляция от средств массовой информации — это из той же оперы: не желает попасть под воздействие.

— Идиотизм какой-то!

— Ну, знаете, шеф, если нормальный средний человек попытается вникнуть почти в любой философский опус, то после первых же трех страниц его реакция почти всегда будет такой же. У всех этих экзистенциалистов, концептуалистов, индетерминистов, солипсистов и прочих… их там хренова туча… наверное, мозги по-другому, чем у нас с вами, устроены. Впрочем, что касается «Чужого» и его «эксперимента», — это лишь моя реконструкция, не более. Что там у него на уме в действительности, я точно сказать не могу.