Аппарат
Шрифт:
— Все у нас прошло вроде нормально, все хорошо.
Тайное стало явным. Черненко был еще жив, и жить ему оставалось полгода, а Раиса Максимовна уже готовилась стать „первой леди“ страны».
Да, готовилась! Готовилась столь интенсивно, что хочешь-не хочешь, а подозрения усиливаются. В одну цепочку выстраиваются: копченая скумбрия «а ля Федорчук», рекомендация высокогорного курорта «а ля Чазов и Горбачев», нетерпеливые ожидания чего-то «а ля Раиса Максимовна» и непонятная, необъяснимая, скоропалительная, быстротечная смерть маршала Устинова!
Устинов, если бы смерть Черненко произошла раньше, вне всякого сомнения, твердо
Привезли его в ЦКБ в очень тяжелом состоянии. Черненко, как только представилась такая возможность — а он в это самое время был также частым гостем больницы — навестил друга. Устинов лежал на кровати и спокойным взглядом смотрел на генсека. Самое странное, что «лежачий» больной утешал «стоячего»:
— Держись, Костя! Твоя болезнь обязательно отступит. Нам не пристало сдаваться…
— Ты-то как сам?
— Долго здесь лежать не собираюсь. Через несколько деньков оклемаюсь и на службу! Работы невпроворот…
Через несколько дней, сразу после операции, Устинов умирает. Для Черненко это сильный удар, от которого он не оправится до самого своего последнего дня.
— Я этого не ожидал от Дмитрия Федоровича, — с горечью признается он в день похорон, когда врачи не отпустили Черненкона траурную церемонию (ему, по состоянию здоровья, находиться долгое время на морозе было абсолютно противопоказано).
Из шестерки «великих» осталось двое — стоявший одной ногой в могиле Черненко и «Андруша» — министр иностранных дел Громыко. Хотя и тому жизни оставалось на полторы дюжины месяцев. Можно допустить, что не согласись Андрей Андреевич собственноручно передать власть Михаилу Сергеевичу на очередном «похоронном пленуме», и траурная музыка у кремлевской стены заиграла бы куда раньше.
Перед новой популяцией кремлевских политиков открывалась широкая, прекрасно вымощенная предшественниками дорога! По ней можно было мчаться с любой скоростью, если только хорошо усвоить и соблюдать «правила движения» и не бросать на произвол судьбы педали сцепления…
Глава 13
Вместо эпилога. Мы и были, и есть, мы и будем…
Вот, пожалуй, и все, о чем мне хотелось бы рассказать в этой небольшой книге. К чему писать большую? Люди сейчас все больше заняты делами меркантильными — добыванием денег, например, и у них очень плохо обстоят дела с наличием свободного времени.
Детектив, возьми его в руки на ночь глядя, и тот из рук валится. А тут книжка про политику, да еще с картинками «из прошлого». Если она не пролистается за три перегона в вагоне метро, между короткой дачной поездкой в электричке или в салоне автобуса, то и покупать ее не стоит…
Не мне об этом судить, дорогие читатели. Я попытался честно рассказать о том, что знал сам, но знал я не так уж и много — на большой фолиант бы не хватило. К тому же его не имело смысла писать после того, как о своих наблюдениях поведали почти все из былого цековского круга: Чазов — изложил свою «версию»; Медведев — написал наиболее честно; Андрей Грачев — рассказал о своем видении; Горбачев — порядочно навспоминал, как он сделал «перестройку», даже не одну, а несколько; Ельцин про эти же самые времена, но со «своей колокольни» прописал многократно…
Что ж осталось мне? Подобрать те крохи, которые остались после них? Но после них осталось достаточно
много хотя бы потому, что большинство из них не писали правды, максимально старались приукрасить происходившее, спрятаться за удобным вымыслом…Для меня этот путь показался неприемлемым. Последним толчком, чтобы взяться за перо и погрузиться в эту, не свойственную мне «литературную работу», стали многочисленные публикации в газетах. Лихие журналисты весьма «борзо» судили о тех, кто долгие годы стоял у власти, это была месть плебеев к почившим патрициям (сколько ласковых и льстивых слов про вождей написано ими на газетных страницах ранее):
«В разное время года и суток одна и та же картина: ни людей, ни живого цветочка у постамента. Лишь породистый фокстерьер или болонка, коих прогуливается здесь бессчетное количество, на секунду приостановится у гранитного угла памятника…»
Это строки из красноярской газеты, города, откуда был родом Черненко.
«Теперь вместо памятной доски Черненко на фасаде дома по Большой Бронной, дом 19, торчат одни лишь ржавые штыри…» Это из московской газеты — города, где Черненко прожил долгие годы.
Не знаю, может, это признак цивилизованного общества — обгадить могилу (или память) неугодного вождя. Как будто в по-настоящему цивилизованных странах этим не занимаются…
И я решил написать не о конкретных людях. Не о конкретном времени… Я решил написать о конкретной службе! Об АППАРАТЕ…
Он существует всегда. Он вечен и не сильно изменяется во времени. Без него не существует ни одно государство. Всюду есть бюрократы, всюду есть номенклатура, всюду есть люди, «водящие преимущественно перышком»…
Я — один из них!
У Эльдара Рязанова в фильме «Забытая мелодия для флейты» есть прелюбопытнейшие стихи. С первого взгляда кажется, что он в них кого-то высмеивает, а приглядишься, вслушаешься в звучание этих бесхитростных строк и вдруг отчетливо видишь: автор проявляет чрезвычайно тонкое знание сути:
«Мы бумажные, важные люди, Мы и были и есть, мы и будем. Наша служба трудна изначально, Надо знать, что желает начальство. Угадать, согласиться, не спорить. И карьеры своей не испортить… Чтобы сдвинулась с места бумага, Тут и гибкость нужна и отвага. Свою подпись поставить иль визу, Все равно, что пройти по карнизу… Нет прочнее бумажной постройки, Не страшны ей ветра перестройки. Мы бойцы, мы службисты, солдаты Колоссальнейшего аппарата…»Сегодня в новой России расплодилось великое множество аппаратов, аппаратиков и аппаратищ! Бывают они государственные и частные, коммерческие и благотворительные, гражданские и военные… Всякие!
Но есть в них одна черта — они похожи друг на друга. Чем? Хотя бы тем, что в большинстве из них работают хорошо всем известные люди — мои бывшие коллеги — прошедшие школу той АППАРАТНОЙ работы, которая закладывалась во все советское послевоенное время, на самом верху которой долгое время стоял самый главный «бюрократ» страны — Константин Устинович Черненко.