Арбат

Город был ему, по сути, неподвластен. Его не любили в княжествах городских управ, куда из бюджета города тек жидкий, то и дело пересыхавший ручеек… В городе царило правило: «Каждый должен выживать сам, в меру своей фантазии». У чиновников фантазии не хватало. Но судьба посылала им подарок в лице таких персоналий, как Сюсявый. У него фантазия била ключом. И он сумел помочь земляку, он добился того, что Сеня Король стал отвечать за уборку тротуаров от перекрестка Арбата с Никитским бульваром до Центрального дома журналистов. Сеня получил в награду два легальных лотка на Воздвиженке. Он поднялся в глазах торгового люда на пять голов. Но как это произошло — не знал никто. Его дружба с милицией крепла и крепла. Его обожал весь курящий сержантский состав, но офицеры самолично, персонально, не навещали его лотки. Это хоть и в незначительной мере, но задевало их самолюбие и офицерскую честь, несмотря на то что они отнюдь не были ригористами. Сеня мечтал познакомиться и войти в контакт с самим начальником ОВД «Арбат» Георгием Георгиевичем Козловым. В миру торгаши называли его по-свойски тепло: Жора», «наш Жора», «наш Жорик»… Жоре еще не было и сорока, он утверждал, что родился милиционером, милиционером были его отец и дед, а прадед был городовым. Милицейская ментальность была у него в крови, милицейская субстанция выплескивалась из его пристальных, недоверчивых и нарочито строгих глаз, сержантский состав его побаивался, но жил по своим неписаным правилам. Все подземные переходы под Новым Арбатом были как бы негласно отданы сержантскому составу на откуп для «поддержки штанов», оклад был не больше двух тысяч рублей, а соблазнов на Арбате — море. Жора понимал: с такими борцами за правопорядок контролировать сердце Москвы непросто. Но, как говорил мудрец Гурджиев, надо работать с тем народом, какой тебе послал Бог и утвердили по штатному расписанию…

И еще мудрец Гурджиев вещал, что Его Величество Случай каждый день готовит нам сюрпризы. И мы должны быть готовы, постоянно готовы к ударам судьбы… Жора был готов.

6

…Незримая борьба за передел московских улиц, площадей, скверов и переулков идет непрерывно, невзирая на время суток, на времена года, на солнечные затмения и ураганы. Кому не хочется купить кусочек Москвы? Пусть даже не для наживы, а просто так, для коллекции, и ввинтить в асфальт, в стену дома медную дощечку: «Частная собственность Мамуки», «площадь Муркина», «сквер Гехта», «проспект Гусинского»…

Город, по сути, беззащитен. Он и сам не знает, кому он принадлежит. Он живет, и живет своей сложной жизнью, как сама матерь-природа. Он уже не принадлежит москвичам. Да и что это за народ такой — москвичи? Одно старичье, если разобраться. Ленивый, ворчливый народец, прогибчивый… Аморфная масса… без молекулярных связей. Нет, не сумели устоять москвичи против новых покорителей первопрестольной из Грузии, Армении, с берегов воспетого Гоголем Днепра. На поверку они, дети Кавказа, дети вольных степей и кочевых далей, откуда нагрянул на скифов Тамерлан, оказались истинными хозяевами города. Из их рук ели и пили москвичи на всех оптовых и неоптовых рынках. Дети Кавказа наводнили город уличными биотуалетами. Они контролировали пульсацию желудков москвичей и вывозили их тленные испражнения. И страшно подумать, что было бы с изнеженными москвичами, что было бы с Новым Арбатом, если бы на нем не обжился Карен, сын солнечного Азербайджана, и его друг Зуди, и его друг Нурпек, и его друг Садир, и его друг Закия… Торговля и деньги мирят все нации. Даже азербайджанца с армянином! Карен держал три биотуалета у подземного перехода в самом начале Нового Арбата. И возле кинотеатра «Художественный» было еще два. И еще два возле метро «Александровский сад». Хочешь пописать — заплати пятерку. Хочешь покакать — заплати червонец. Захочет Карен — заплатишь двадцать пять… А куда деваться? И дежурившие у биотуалетов дородные тетки, специально выписанные Кареном с Украины, тихо спрашивали господ испражняющихся — «Вам по-большому или по-маленькому?» Закия бешено развил торговлю цветами на всех четырех углах Арбатской площади. Сперва он торговал с лотков, потом с крытых витрин, потом придумал домики на колесах три на три метра и подключил к ним кабель. Рядом с этими домиками Нурпек развернул на лотках торговлю конфетами.

Инспектор Моисейкин только диву давался, как лихо раскручивались ребята, но в их дела не лез. Он знал свое место, знал свой шесток… Отставной майор Советской армии, Моисейкин не хотел потерять хлебное место, работа у него была необременительная, он часами сидел в управе и играл на компьютере. Его держали для маленьких локальных интродукций, вступлений к симфоньолам… Но он мог стать и предтечей реквиема. Передел торгового пространства шел неумолимо, согласно закону единства и борьбы противоположностей.

— В природе действует закон, принцип естественного отбора! — менторским тоном блеял Моисейкин. — Выживает сильнейший! Продолжатель рода! Продолжатель игры!

Этот ложный пафос совкового фарисея бередил слух, как слова Иуды в собственное оправдание. Костя и Рок расценивали Моисейкина как персонаж, как насекомое, ниспосланное богом для ассортимента в Ноев ковчег, как некий вирус, неизбежно сопутствующий торговле, как червя, необходимого для поедания трупов и создания круговорота вещей в природе, которая не знает жалости, не руководствуется здравым смыслом, общечеловеческим смыслом бытийства, а некоей логикой химизма и построения атомов и молекул роз и тюльпанов из навоза… И раз его создала природа, раз поселила в управе и на Арбате, значит, он, наверное, был необходим для каких-то протуберанцевых вспышек, для генетического распада и создания новых поколений хромосом. Как знать. А может, он был создан Всевышним для контраста? Как персонаж этой повести?

Они дружили с Сюсявым. В чем-то они были духовно близки, но Моисейкин не годился Сюсявому и в подметки. Ему в Управе не доверяли тайн. Его стопы сорок пятого размера не омывали щедрые денежные потоки. Он пребывал по ту сторону «водораздела». Его уделом были бесплатные ленчи в забегаловках и кафе, кружка-другая пива, пара порций мороженого… Моисейкин мог не появляться на Новом Арбате месяц, другой, особенно в лютые январские и февральские холода; обязательных рейдов и плановых обходов никто ему не предписывал, ритм чиновничьей жизни был спонтанный, асинхронный, пока токи высокого возбуждения не попадали из префектуры в биополе сонного царства управы, порождая в свою очередь индукционную энергию малого возбуждения. Но если фигура Моисейкина начинала просачиваться сквозь, толпу, если над колыханием кепок и ушанок взблескивало под скупыми лучами солнца его черное «лужковское» кепи с жирной, как клякса, пуговкой, лоточники знали — быть для кого-то беде, грядет очередной передел торгового виртуального пространства, кого-то ужмут, усушат, утрусят, потеснят или вообще отберут разрешение на торговлю. Он был предвестником рока. Зловещим шепотом судьбы.

Есть тонкость. Профессиональный штришок: в разрешении любого лоточника имелись две графы для замечаний. Своего рода шкала нарушений. Нарушений в мире анархии» протекционизма, волюнтаризма и головотяпства. Если вы получали два замечания — разрешение могли отобрать. Замечаний никто никогда не писал. Даже самые привередливые милиционеры с каллиграфическим почерком деревенских отличников. Замечания писал Моисейкин! Его перстами водила сама судьба. Он был судьбоносцем, но не судьбосозидателем. Он был лишь щупальцей чужой воли, чужого коммерческого мозга. Чужого относительно. По субординации… Ему нравилась его работа, нравился трепет, заискивающий трепет в глазах торгашей, их угодливые улыбочки, взопревшие от волнения носы, мелкий бисер пота, выступавший от страха на верхней губе, отпотевшие ладони рук, которые они пытались совать ему с униженным поклоном, чуть морщась от застарелого арбатского радикулита. Трепет торговых душонок, жалких душонок рабов мамоны доставлял ему истинное наслаждение, и со временем в Моисейкине начали развиваться даже пугавшие его самого странные садистские замашки. Один из лотков Оси Финкельштейна стоял на Новом Арбате у дома номер два. Рядом с цветочным кубом из стекла цветоносного Закии и нелегальным лотком для кондитерских изделий Нурпека. Признаться, было тесновато. Но Ося не нарушал конвенции. Он не жаловался ни Жванецкому, ни Михаилу Задорнову, что его слегка, чуть-чуть притесняют дети гор. Он вовсе не ждал, что в один из весенних дней мая на его голову может нежданно-негаданно обрушиться лавина в образе Моисейкина. Моисейкин на словах не высказал ни одного упрека. Он был лапидарен. На губах его змеилась с трудом сдерживаемая улыбка.

— Дайте разрешение! — сказал он сухим, как прокладки «Проктер энд Гэмбл», голосом и стал писать паркеровской ручкой чугунную фразу: «Высота лотка завышена вдвое против положенной». Это было замечание номер один. Тут же последовало замечание номер два: «Вокруг лотка грязь. Отсутствует прейскурант!»

— Я изымаю у вас разрешение! — сказал он ошалело внимавшему Василию Мочалкину. — У вас два замечания. Вы не имеет права торговать.

— Можно прочесть? — пролепетал Мочалкин, разом утративший весь свой богатый запас слов и выражений.

— Читайте! — презрительно дернул бровью Моисейкин.

— Но ведь высота завышена у всех… Вы же знаете… Лоток с конфетами Нурпека вообще без разрешения… Если нужно, я уберу лишние книги… Вы могли бы предупредить…

Ах, наивный Мочалкин! А еще певчий дрозд, знаток человеческих душ. Зря, зря произносил эти ненужные слова, слова упрека в адрес гадкого чиновника.

Душевед Мочалкин видел только надводную часть айсберга. Обида затмила его провидческий ум. Потеснить Осю решено было в высших инстанциях мироздания, в иной биосфере, куда вхож был Нурпек, и его друг Карен, и его друг Зуди, и его друг Садир. В душе они очень уважали Осю Финкельштейна и даже высоко ценили деликатного Василия Мочалкина, и еще больше — Мишу Жванецкого, а от Михаила Задорнова временами даже были в восторге и смеялись его шуточкам советской школы юмористики… Но жизнь есть жизнь. И деньги есть деньги. Деньги не знают жалости. Они знают только счет. Проклятый счет! И чем этот счет выше, чем круче, чем сладостнее песня в чайхане, тем выше, тем ароматнее шашлычный дым, тем ярче блеск глаз и горячее кровь…

— А, ладно, Ося достанет себе разрешение в другом месте… Жванецкий выбьет в любом округе, — сказал Зуди как-то в конфиденциальной беседе с одним мелким, но очень высокого удельного веса чиновником. — Они не умеют воевать. Я знаю этих юмористов… Трепачи! А мы люди дела. Мы здесь такое закрутим! И вообще — что такое «Арбат»? Разве это русское слово? Это слово тюркское… Это слово пришло с Кавказа… Это наши предки протоптали в диких московских лесах эту улицу и принесли цивилизацию…

— Верно говоришь! — с веселой ненавистью сказал Нурпек. — Наши кочевники, наши торговцы протоптали Арбат. Я тут недавно читал книгу профессора Шмурло, эмигранта. Он пишет: все белые расы произошли от кавказской расы… Если бы не мы, москвичам в центре города не было бы где даже посрать… Что они стоят без нас? Лохмута! Беззащитные дети… Дети перестройки… Без нас они утонули бы в говне!

— Надо, надо Осю шугануть, — сочно отрезал Карен. — Он не дает мне развернуться на углу, он все время меня поджимает. Конфеты должны стоять возле цветов, цветы возле конфет. Если человек едет к любовнице, он купит и то и другое… Я бы еще продавал на Арбате хорошее дорогое шампанское… Именно шампань крутых марок…

…Жора Козлов был посвящен в тайны этого заговора, но не пожелал в нем участвовать, он вообще избегал мелких интриг, связанных с уличной торговлей и борьбой за торговое пространство. Он прикрыл бы торговлю вообще на Арбате и Воздвиженке, будь его воля. Убавится масса хлопот. И черт с ним, что исчезнет кормушка для собратьев по оружию. Он знал, что не берут с нелегалов торгашей только ленивые или гордые менты. А с легальных берут сержантишки понахрапистее, посмелее, любители поддать по окончании смены, поесть на дурняк шашлычка… При окладе в две тысячи не очень-то разгуляешься, а у ефрейторов из деревень отменный аппетит. Ну выгонишь одного, двух, а кто придет вместо них? Такие же мудозвоны, если не хуже. Черпаешь-то из одного и того же колодца, где других лягушек не бывает… И головастики одни и те же. «Честная милиция» — это сегодня абсурд. Коррупции честная милиция — что палки в колесах. А вот припачканная, с душком — в самый раз. С ней работать куда попроще. Комар комара не бодает. Кто пьет нектар, а кто кровь. Только крылья не опали, чувствуй дистанцию.