Арбат
Шрифт:
— И тысяча один предлог оставить, — косо ухмыльнулся Бульдог. — Мы сеем разумное, доброе, вечное! Мы создали в городе больше ста рабочих мест. Всякое рассуждение зависит от того, как его преподнести. А преподнести при личной встрече не сможет никто, кроме Сашки Муркина. К нему надо идти на поклон. Как человек искусства, он должен понять… Пусть азербайджанцы развивают торговлю вдоль Гоголевского бульвара. Пусть осваивают Поварскую Большую Никитскую…
Акула Додсон пил пиво молча и супил кустистые брови. Он тоже считал, что писать письмо на имя мэра не следует. Скорей всего, оно не дойдет. Но есть один шанс из ста, что дойдет до какого-то помощника Лужкова, а тот может использовать его как повод… Кто знает, сколько интерпретаций и вариаций у чиновников высокого ранге в голове… На малый бизнес им плевать, плевать на книги и книжную торговлю. Плевать на наши судьбы, на наши рабочие места… Там свои расклады, свои извивы коммерции… А выслушать тебя не пожелает
За восемь лет торговли на Новом Арбате Акула ни разу не был ни в одном из кабинетов чиновников даже в управе, он смертельно боялся их, боялся обронить ненужное слово, выдать свои чувства неумеренным блеском глаз. Он всегда действовал через доверенных лиц. Последние три года таким доверенным лицом был Сюсявый. Сюсявый забирал разрешения, продлевал, приносил назад. Он работал четко. И за это получал премиальные. Барбос даже не знал его фамилии. Не знал, где он живет, имеет ли регистрацию в Москве. Он только знал, что Сюсявый из бывших бомжей. Впрочем, бомж — понятие относительное. Бывший премьер-министр России Кириенко тоже в известном смысле был в Москве бомжем, работая без прописки, не имея личной квартиры… И Сюсявого в свою очередь не интересовало, кто такой Акула, что он за человек, сколько ему лет. И Акулу это вполне устраивало. Чем меньше о тебе знают — тем спокойнее нынче жить. Кому какое дело, что он, Акуленко Александр Иванович, сорока восьми лет, житель славного города Коломны, безработный с трехлетним стажем, кандидат технических наук, радиотехник, радиоинженер, изобретатель, автор тридцати двух авторских свидетельств… А что он получал на заводе МРТЗ? Полторы тысячи рублей! Поди прокорми двух сыновей и дочь. А у жены вторая группа инвалидности… Он пробовал искать удачи, давал рекламу в газете «Из рук в руки», бегал по квартирам, налаживал радио-хайфики, игралки-музыкалки, тивиашки-висиарки, компьютерные игры… У него не было своей фирмы, не было лицензии, патента, заработок был случайным, мелким, едва хватало на хлеб, на сыр, но и тут его засекли, наехал рэкет, отобрали инструмент, поставили на счетчик… Полгода он Жил у тещи в Москве, боясь подойти к телефону, чтобы охотники за должком не узнали его голос… Нет-нет, в одиночку даже Акуле сегодня в мутном рыночном море не прожить. Нужна стая… Волчья… Шакалья. Нужна команда… Один в поле не воин. Но, попав в книжный арбатский мир, он понял, что команды здесь тоже нет. Каждый за себя. Объединяла на время для защиты собственной шкуры лишь беда…
То ли под влиянием выпитого пива, то ли астральных сил, но близнецы братья Брыкины, родившиеся с интервалом в шестнадцать минут, впервые в жизни разделились во мнении. Брыкин-старший сказал:
— Надо записаться на прием к главе управы Головлеву. Он мужик самостоятельный и может Моисейкина приструнить.
Брыкин-младший, услышав эти слова, чуть не поперхнулся от приступа смеха и поспешил вынуть свои запорожские усы из пивной кружки. Отдышавшись, он добродушно, но веско проговорил:
— Ты че, совсем не ориентируешься на местности? Прикинь! Моисейкин хоть и шестерка, а человек из его команды. Торговля наша уличная для него — чепуха. Команда нужна для других дел. У него через полгода перевыборы… Первейшая задача — усидеть в кресле… Он, если приспичит, и тебя, и меня в жертву отдаст, чтобы сделать ход конем… Надо посоветоваться с Сюсявым. Пригласите его попить пивка. Я угощу..»
Сюсявый выпил кружку немецкого черного, но от второй отказался, зато слопал на халяву три порции сосисок по-гамбургски.
— Это — судьба! — сказал он, отряхивая допотопного фасона брюки, едва доходившие ему до щиколоток. Манера одеваться в старье, экономить на малости, ходить во всем неброском, заношенном едва не до дыр осталась у него с бомжевых времен. И при всем при этом он умудрился оставаться аккуратистом, брюки были наглажены, со стрелками, застиранная рубаха накрахмалена, воротничок сиял белизной.
— Да вы поймите, — сказал он с ухмылкой и оттенком сочувствия опытного старшего товарища неофитам, — раз так решено наверху, заднего хода быть не может… Денег никто не возьмет. Договоренность есть договоренность. Игра есть игра. Правил во время игры не меняют… Это же не шпана… Им авторитет, может быть, дороже Осиных башлей. А ежели Ося сейчас поднимет волну, его вообще вышвырнут с Нового Арбата. Смириться надо. Молчать. Поджать хвост. Что? Малый бизнес? Вот и терпи, раз он малый… Вырастешь — будет большой. А пока терпи, казак, терпи, атаманом будешь, если не убьют… А там, глядишь, месячишко через три-четыре ситуация прояснится. Может, помогу Осе выправить новое разрешение в другом месте. Есть вариант…
Ося Финкельштейн не употреблял пива. Он вообще не уважал алкоголь и предпочитал
для снятия стресса прибегать к услугам красивых женщин из приличных кругов. Но в этот день он купил с горя бутылку дорогого коньяка. Ста граммов оказалось достаточно, чтобы внести хаос и сумятицу в изнеженные еврейские мозги. Ося закосел, но недопитую бутылку забрал с собой. Он шел на склад в дом номер восемь дробь два, чтобы в конуре с книгами обрести душевное равновесие. Он прекрасно понимал, что ни один тусовщик-одессит, ни один юморист или жонглер-эстрадник не полезет из-за него в драку, а уж тем более Жванецкий. Артистам имидж дороже денег…Идея с ложным телефонным звонком ему сперва нравилась. Может, потому, что в этом был элемент буффонады, розыгрыша. В советские времена сотни людей делали карьеру, решали мелкие и крупные проблемы благодаря чьим-то магическим телефонным звонкам сверху. Их так и называли — «позвоночники». Но сейчас другие времена. Сейчас никто из чиновников не боится очных встреч, у любого под боком машина, а то и две. Теперь есть факсы, пейджеры, сотовая связь «Билайн», «МТС»… Ну кто будет трепаться о важных делах по обычному замусоренному прослушками телефону! Даже у Моисейкина, чиновника с окладом в полторы тысячи рублей, было два сотовых телефона, добытых путем жесточайшей экономии и урезания семейного бюджета. Тот, кто знал один номер, не знал другой. И ни один из Них не знал префект. У каждого был свой мир, своя игра, свои абоненты…
8
В подвале, как всегда под вечер, было людно. Воры Геша и Арнольд, пощипав малость мегаполис и выполнив свой дневной план, сидели в дежурке и играли в шахматы. Неля и Оля готовились к вечернему выходу в свет.
Предсказатель судьбы Никифор Передрягин из Алупки аккуратно укладывал вдоль стены чулана «доски судьбы», столики, пристраивал на ящике из-под сардин бога Саваофа, сделанного из папье-маше на заказ в театре Образцова. У бога черной дырой зиял рот, куда жаждущие узнать судьбу засовывали руку ладонью вверх, и тогда раздавался чревовещательный бас, работавший от батарейки. В ассортименте имелось двадцать вариантов судьбы, записанных на пленку крохотного китайского магнитофона. Бас был жидковат, и Передрягин собирался купить новый, более мощный магнитофон. Почти треть заработка у него уходило на оплату комнаты в коммуналке в Староконюшенном переулке. Прагматичные москвичи не желали узнавать свою судьбу. Кормился он главным образом за счет приезжих и иностранцев. Удивительно, но и там, за рубежом, водились наивные романтизированные идиоты, платившие два доллара. Для них имелся особый текст на английском… Английский, американский, панамский, канадский вариант судьбы. Все варево судьбоносных декоктов замешивалось на извечной мечте человека изменить свою жизнь, даже если ты миллиардер. Разбогатеть хотели только русские провинциалы. Американцы жаждали поворота судьбы от некоей непредвиденной встречи… Жен не устраивали мужья, мужей жены, любовницы, работа, сытая сонливость жизни провинциального канадского городка, где все заранее запрограммировано до последнего гробового гвоздя…
…В дальнем конце подвала гремел бутылками с денатуратом пожиратель огня земляк Передрягина Фемистоклов. Он же по совместительству был и колдун, и йог, и чародей, и заклинатель змей. В подвале стояли две коробки с призывно-жалобно попискивающими мышами, которыми он кормил небольшого удава Ваську и старую беззубую кобру Клаву. Второй колдун, Поль Папюсов, наполовину француз, наполовину русский, сын проститутки из Звенигорода, вяло переругивался с коллегой, ему не нравилось, что Фемистоклов кодирует прямо на улице и всего за пятьдесят рублей от запоев и курения, делая уколы булавкой в уши и протирая денатуратом, в который окунал и пожираемые факелы.
— Ты работаешь, как совковый ударник многостаночник, — гнусавил Папюсов, — зачем ты при людях кормишь змею и удава, это может многих отпугнуть. Вчера ты извел два литра денатурата… Я никогда после кодировки никому не протираю ушей. А кодирую в палатке. Не прилюдно. Посторонние не должны видеть процесс… Надо побольше таинственности, побольше мистики… И чакры, чакры, чакры! Внимание на них!.. Клаву ты вчера днем перекормил, она стала вялой и полчаса спала на солнце… И вообще! Цену за кодировку надо поднять до ста рублей! Наркологи берут сто долларов за сеанс, а эффект тот же. Школа шидзи есть школа шидзи…
— Не гугнивь, — добродушно отмахнулся Фемистоклов. — Ты сюда слухай, лови, что скажу. У меня к тебе имеется офигуенный сюрприз: помнишь, я две недели назад кодировал старшего лейтенанта из ОВД «Арбат» в их «бобике». Ну мордастый такой хохол, кличут его менты «Полтора Ивана». Так приходил нынче. Глянь, коньяк принес — восемь звезд! Завязал, говорит, подчистую! Налил было рюмаху, опрокинул туда, а она взад… Пойду, говорит, теперь на повышение. И смолить не тянет ни-ни! Курнул разок — чуть копыта не откинул, сердце прыгнуло аж под фуражку. Ну ты и чародей, говорит, ну и сука!! Первостатейный спец! Хоть и без сертификата… Теперь, говорит, с тебя, братан, ни одна блядь денег не возьмет на Арбате. Я рэкет предупредил. И своих орлов тоже…