Аргентинец поневоле 2

В приемной хозяйки я обнаружил лишь слонообразных двух мулаток и трех им подобных негритянок, сидевших на полу и настолько грязных, что их ноги и платья марали белые половики, покрывавшие паркет. Явные и типичные «ходоки к Ленину». «Товарищи». Они громко и дружески болтали с долговязым солдатом в красном плаще. Напоминавшего этим мультяшного «сеньора Помидора».

Тут надобно вспомнить, что после революционного переворота Рохаса, обращение «компадре», то есть «товарищ» при общении друг с другом в нынешней Аргентине стало обязательным. «Господа сейчас в Париже». Или в Монтевидео.

Эти шестеро «товарищей» нагло и с любопытством оглядели меня. А надобно сказать, что гардероб я с собой в столицу не привозил, поэтому был в все том же дорожном костюме. Серьезно пострадавшем от схватки и лишь заштопанным служанками в доме сеньора Грасии. Но и это было еще пол беды.

На мне не было никаких отличительных знаков федерации, которыми жители Буэнос-Айреса теперь были увешаны с ног до головы. Ни красных революционных шароваров, ни кумачового плаща или пунцового жилета. Не имелось так же красных бантов, кокард или полос с лентами. А так же звезд и прочих атрибутов революции.

Отсутствие всех этих мелочей считалось нынче серьезным преступлением, и та же самая народная мораль, которая видела их такими, должна была так же изобрести народных судей и народных палачей. Так как преступление по мнению разнузданных народных «витиев» требовало незамедлительного наказания. Трибунала!

Женщины, создавшие голем Масорки, к сожалению, очень плохо контролировали толпу своих созданий. Позволяя им слишком многое. При этом не занимаясь делом, а размениваясь на мелочи. Лекарство, зачастую, оказывалось хуже болезни.

Банды веселых головорезов всех сословий сторожили у церковных дверей, имея с собой горшки с жидкой смолою и шиньоны из бумажной материи пунцового цвета.

Эти шиньоны погружали в жидкую смолу, и, если у молодой девушки, выходящей из церкви, не имелось на голове красного знака федерации, негодяи грубо отталкивали ее в сторонку, прикрепляли к голове шиньон, вымазанный в смоле и затем толкали ее из стороны в сторону с хохотом и насмешками.

Однажды подобная сцена разыгралась в одиннадцать часов утра у небольшой церкви.

Одна девушка вышла оттуда вместе со своей матерью и была схвачена революционными бандитами, толпившимися вблизи церкви.

Девушка, поняв, что с нею хотят сделать, сбросила со своей головы шаль и гордо предоставила палачам исполнить то, чего они хотели. По принципу «если изнасилование неизбежно, то надо расслабиться и получать удовольствие».

Мать ее, которую задержали другие, вскричала:

— В Буэнос-Айресе нет более мужчины, который мог бы защитить женщину!

— Нет, матушка, — отвечала девушка, бледная как смерть, но с улыбкой величайшего презрения на губах, — мужчины находятся в райском саду, куда отправился мой брат, а здесь остались только «женщины» и шакалы.

Общество Масорка, торговцы и в особенности негритянки и мулатки рыскали по городу беспорядочными шайками, и щепетильные люди чувствовали себя осажденными в своих жилищах, за порог которых красногвардейцы пока боялись переступать.

Все это были еще пока невинные шалости. Шутка- юмор.

Богатые кварталы города от расшалившихся революционеров были в самом плохом положении: здесь головорезы, как бы по молчаливому уговору, объединялись в конфитерии [общества]. Там они могли пить, не платя ничего: тосты, провозглашаемые ими за Рохаса и федерацию, должны были служить достаточной платой за поглощаемое «красными» конфитерами вино.

Такие кафе были битком набиты уже с четырех часов вечера.

Несчастье грозило и тому несчастному, у кого имелась борода, или же волосы на голове были разделены пробором: нож Масорки без промедления действовал тогда в качестве бритвы и ножниц цирюльника. Шутки «защитников страны» становились все безобразнее, пока не переросли в самый настоящий революционный произвол.

Со временем, с заходом солнца, обычно жизнерадостные улицы столицы стали пустеть: жители, запершись в своих жилищах, коротали беспокойные ночи, спать было страшно.

Только каждые полчаса серенос испускали свои вопли, теперь похожие дикие крики смерти. Уличных фонарей сейчас просто нет. Почти совершенно не освещаются городские парки, набережные.

Редко какая страна, кроме России и Аргентины, имеет в своих летописях столь жестокие страницы.

В Буэнос-Айресе все официально пользовались покровительством закона, но на самом деле каждый зависел от прихотей бандитов, устанавливающих свои законы: невозможно стало быть уверенным в своей безопасности. Единственный способ не стать жертвой — сделаться убийцей самому.

Итак, ради собственной безопасности надо было присоединиться к тому, что было наиболее в стране позорного, к Масорке, взять в руку кинжал, убивать и быть наготове к тому же всегда и всюду. Или ты в команде волков, или баранов. Третьего не дано. В сторонке здесь не отстоишься.

Или ты «вступаешь в коммунистическую партию» или готовишься «от тюрьмы да от сумы не зарекаться»

Или ты с Рохасом или мертвец.

К счастью, я вовремя вскочил на подножку этого поезда. Не в последний момент, а, благодаря путеводителю со статьей по истории Аргентины, заранее.

Но имелся один казус.

Я совсем был бы похож на контрреволюционера, если бы не позаимствовал в доме Грасии тонкий красный шнурок, который повязал на тулью своей соломенный шляпы. Так что только кончики этого шнурка, едва заметно выглядывавшие слева из-под полей шляпы, могли быть названы федералистским знаком.

К тому же, тут очередь, как в районной поликлинике. Ждать я не хочу, а эта кодла меня явно не пропустит. И даже приемы Остапа Бендера, что, мол, мне «только спросить», здесь не прокатят.

На минуту воцарилось тягостное молчание.

— Сеньора донья Мария-Хосефа у себя? — спросил я в пустоту, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Да, товарищ Эскурра у себя, но она занята! — нагло и небрежно отозвалась одна из монументальных мулаток.

И что делать? Не драться же мне с ними на потеху публики? К тому же, всегда следует помнить, что в этом здании есть помещения, куда заходили многие, а выходили единицы.

С минуту я колебался, но затем, подойдя к одному из окон, выходивших на улицу, его открыл и позвал своего слугу. Хулио, который сопровождал меня теперь всегда и всюду.