Аргентинец поневоле 2

— А я всегда думал и полагаю, что и в данном случае вы будете несравненно полезнее, чем товарищ начальник полиции, — решил я немного польстить здешней главной энкаведешнице. — Я же знаю, что вы пользуетесь полным доверием регента.

Мол, пощади, царица! Целую ваши ноги!

— О, в этом вы можете не сомневаться! — подтвердила донья Мария-Хосефа, одной из главных слабостей которой было желание похвастать своими подвигами и покритиковать действия начальника сыскной полиции.

— Я вам верю, потому что это говорите мне вы, — убежденно сказал я, стараясь выпытать секреты этой женщины, — вы, конечно, послали сотню человек за ними в погоню.

— Нет, я просто послала за моим осведомителем, Кордовой, который выдал их, но эта скотина не знает всех имен, тогда я позвала сотрудников, они провели расследование, и вот прямо тут, на пороге, сидит тот, который доставил мне необходимые сведения… вот вы сейчас увидите… Пика-до! — крикнула женщина.

Вошел уже знакомый мне солдат и со шляпой в руке подошел к нам.

— Скажи мне, товарищ Пикадо, что ты можешь мне сказать об омерзительных и диких унитариях, который в ночь с 16 на 17 декабря вероломно напали на товарища Хуареца?

— Я знаю, что у них на теле должно быть несколько меток! — отвечал он со зверским выражением на лице.

Ну, тоже мне открытие. Что все пятеро оставшихся в живых из нападавших серьезно пострадали, я знал и без него. Хотелось бы узнать что-то новенькое.

То, что в органах сильно умных не любят, я уже понял. Пришлось продолжать работать «под дурачка». Выцеживая информацию по капле.

— Я полагаю, что раненые находится теперь на излечении у себя или же в других домах, а потому нет никакой возможности опознать их по ранам, — простецки высказал я свое мнение дилетанта.

Наживка сработала.

— Ах, молодой человек, — воскликнула донья Мария-Хосефа, — ведь эти раны дают мне три разных способа отыскать их!

— Три!

— Да, три, слушайте и учитесь: первый способ — доктора, делающие перевязки, второй — аптеки, доставляющие лекарства, и третий, — дома, в которых внезапно появляются больные, поняли вы теперь?

— Если эти способы вы считаете надежными, то верно они таковы, я же не понимаю, как таким путем можно что-либо узнать.

— У меня есть в запасе и другие, если эти не помогут.

— Еще другие?

— Конечно. По понедельникам у нас на реке большая стирка. Будь прачка унитарка или федералистка, все одно — стирать белье приходится при всех, а я уже приняла необходимые меры!

— Прошло уже полмесяца, так что же удалось узнать? Все тщетно?

— Сейчас! Позовите мне товарища Соломона.

Явился товарищ Соломон. Это был человек лет шестидесяти, высокий и такой толстый, что самый жирный бык из числа тех, которых ежегодно приводят на конкурс для карнавала, показался бы тощим в сравнении с ним. Сын одного из старых испанских лавочников-пульперо в Буэнос-Айресе, он и его брат Хеннаро унаследовали от своего отца пульперию. А так же скромное имя Гонсалеса.

Хеннаро, старший из двух братьев, возглавил семейное дело. Но предание ничего не говорит о том, почему мальчишки этого квартала прозвали его Соломоном. Несомненно лишь то, что это прозвище приводило в ярость почтенного Хеннаро, который сыпал в гневе кулачные и палочные удары на тех, кто под предлогом покупки вина или чего другого оскорбляли его этим известным библейским именем.

Этот Хеннаро, будучи пульперо, являлся в то же время капитаном народной милиции, к несчастью, его расстреляли еще в 1823 году, во время военного бунта. Стала вдовой его жена, донья Мария Ризо, и сиротой — его дочь Квинтина.

После смерти Хеннаро, его младший брат Хулио Гонсалес стал владельцем пульперии и в силу народной психологии, потому, что имя Соломон ему казалось звучнее, чем Гонсалес, он стал называть себя: Хулио Гонсалес Соломон.

И с той поры имя, вызывавшее гнев старшего брата, отца Квинтины, стало неразрывно с именем данным при крещении младшему брату, который, казалось, уже с законной гордостью носил его.

И вот дон Хулио стал расти в объеме так же быстро, как росли его имена, а в чинах — так же быстро, как в объеме. Он преуспевал в милиции, да и в торговом деле, но ни то, ни другое занятие не мешало ему по обыкновению отдохнуть часок на пороге своего дома.

Ураган, который подхватил низы аргентинского населения при захвате власти Рохасом, был слишком силен, чтобы не поднять со дна всю пену. Поднял он и эту тушу мяса из грязи. И вот с порога своего дома почтенный дон Хулио представлял себя возведенным в звание полковника милиции, а затем — и в президенты Народного общества Ресторадора, члены которого избрали в качестве символа колос маиса, в подражание одному древнему испанскому обществу, которое выбрало тот же символ и имело почти те же цели.

Теперь этот почтенный человек был начальником районного отдела НКВД и был одет по всей форме. На нем была черная шляпа с широкой красной лентой, синие камзол с красными вставками впереди как у красноармейца, под ним красный жилет и огромный кинжал у пояса, которым масорковцы должны были искоренять крамолу. В данный момент форменная рукоятка скрывалась под правой полой. Напомню, что подобные кинжалы отечество дало всем своим детям для защиты святого дела федерации. И чтобы те сумели обагрить свои клинки кровью гнусных унитариев.

Бороды сейчас все федералисты брили, а вот бакенбарды и отсутствие пробора в волосах считались символами благонадежности. Здесь Соломон не блистал оригинальностью. Добавим сюда мрачный и бегающий взгляд.

Такие характерные лица пройдох можно встретить лишь в минуты народных смут и волнений и их невозможно увидеть, когда в стране царят порядок и покой.

Добавлю, что на этом человеке было очень много федеральных знаков и девизов. В таких кругах почему-то утвердилось мнение, что чем их больше — тем лучше. Так что передо мной был прекрасный образчик северокорейских генералов из будущего, которые носили ордена на всем теле, даже на заднице.

— Да здравствует федерация! — начал рапортовать бодрый начальник отдела НКВД. — Да здравствует славный восстановитель законов! Да погибнут дикие, омерзительные унитарии, за проклятое золото продавшие себя иностранцам! Да погибнут все изменники! Все мы должны быть готовы отдать жизнь за славного Ресторадора, потому что все мы — столпы святого дела федерации!

— Да здравствует славный восстановитель законов! Давшей свободу Америке! — неожиданно тоже прокричала донья Мария-Хосефа.

— Да здравствует любимая дочь великого аргентинского народа, сеньора Мария-Хосефа дель Эскурра! — вынужден был я присоединиться к этим лозунгам и здравницам.