Аргентинец поневоле

Конгресс переехал из Тукумана в Буэнос-Айрес, где занялся созданием конституции нового государства, проект которой был опубликован 25 мая 1819 года. Наподобие происходящему во время Французской революции организовали режим Директории. Во главе с Верховным директором во главе страны.

Но недолго музыка играла. М-да-а… Как всё-таки жизнь иногда судьбы закручивает! 1 февраля 1820 года у городка Каньяда-де-Сепеда, в провинции Санта-Фе, произошло сражение между войсками директории и провинциальными федералистами, в котором последние одержали победу.

Директория пала.

Полыхнуло как пожар в лесу, страдающем от засухи. Войска федералистов вошли в Буэнос-Айрес, где 23 февраля 1820 года Эстанислао Лопес, Франсиско Рамирес и временный губернатор столицы Мануэль де Сарратеа подписали в городе Пилар договор, который предусматривал созыв конгресса для установления федеративной формы правления. Государство официально развалилось на почти два десятка автономных кусков.

При этом, в договоре все же было сказано о национальном единстве Соединенных провинций. Так начала оформляться аргентинская нация. Впрочем, против национального единства не выступали даже самые рьяные провинциальные каудильо. На словах.

На деле же 1820 год не зря прозвали «годом анархии» — каждый творил, что ему вздумается, а в Буэнос-Айресе, где не было настоящей диктатуры, такой, которую каудильо установили в провинциях, за этот год власть сменилась пять раз. Тогда, казалось, среди взрывов народного бешенства, что все в Буэнос-Айресе сошли с ума.

Анархия длилась несколько лет, пока 25 января 1822 года не был подписан договор с каудильо «воюющих провинций» Санта-Фе, Корриентес и Энтре-Риос, известный как «Договор четырех».

Этот договор стал продолжением Пиларского договора 1820 года. Участники договора обязывались сохранять между собой мир и совместно оказывать военную помощь тому, кто подвергнется нападению извне. Также договор включал положения, способствующие развитию экономического сотрудничества, в частности — в пределах четырех провинций устанавливалась свобода речного судоходства и отменялись внутренние таможенные пошлины.

«Договор четырех» положил конец войне между провинциями, в которой Буэнос-Айрес поддерживал провинцию Санта-Фе, и объединил аргентинцев (пора уже начать употреблять это слово) перед угрозой бразильско-португальского вторжения.

Что же касается меня, то если предположить, что начало революционного бардака в 1810 году и его завершение в 1816 или 1819 году, связанные со свободой и независимостью, то сейчас, если исходить от полученной мной информации, где-то 1828–1832 годы. Эти цифры подлежат некоторому уточнению, но в главном я определился.

Кроме того, в копилку у меня упали еще два факта. По мере того как я удалялся от побережья залива, в городе появлялось все больше зелени. То тут, то там из-за забора выглядывали из внутренних двориков верхушки столь любимых испанцами лимонных и апельсиновых деревьев. Устремляя взор вдаль улиц и перекрестков, я мог заметить, что в западных и северных пригородах имеются особняки, утопающие в зелени садов. Это раз.

Как я уже упоминал, лесов в восточной части страны почти нет. Лимонные и апельсиновые деревья в Аргентине встречаются не так уж часто, а тропические фруктовые деревья не растут вовсе. И в то же время климат этой страны слишком жарок для яблонь, слив, вишен. Однако здесь прекрасно чувствуют себя виноград, груши, персики и абрикосы. Их, как правило, очень крупные плоды на вкус просто изумительны: сочные, нежные. Все загородные дачи ( квинты) утопают в садах.

Во-вторых, к моему глубокому изумлению, в городе было много негров и мулатов. Если в 21 веке чернокожими будут только один встреченный житель из ста, то тут получалось как бы не один из десяти. С одной стороны эпоха массовой европейской миграции еще не наступила, а с другой в глубине страны неграм явно нету работы. Вот они и огибаются в столице.

Рэп, жвачку и баскетбол пока еще не придумали, так что местные счастливые ниггеры просто бездельничают, шляются без дела туда и сюда, гримасничают и сосут со сладострастием макак огромные стебли сахарного тростника. Некоторых не приведи господи на ночь увидеть — бессонница замучает.

Географически жители Аргентины делятся на четыре части. Во первых это орильерос — жители береговой линии. А поскольку сейчас береговая линия Аргентины очень невелика, то они довольно малочисленны. Как правило это селяне, что занимаются либо рыбной ловлей, либо, пользуясь тем, что побережье хорошо увлажнено, выращивают овощи на огородах и кукурузу. Тут, чем дальше от океана, тем климат более суше. Только вблизи горных Анд свой, особый микроклимат.

Кроме того, на побережьях же живут и горожане портеньо. На них обслуживание импорта-экспорта, сфера услуг по обслуживанию приезжих и правительственных чиновников.

Большая часть территории страны — сухие ковыльные степи, где на привольях пампасах выращивают стада скота. Этим на бескрайних площадях равнин занимаются гаучо. Дикие пастухи-метисы, склонные к бездействию и лени. Самая многочисленная часть жителей страны.

На западе, в предгорьях Анд, живут горцы-монтаньеро. Эти специализируются на рудниках, а так же, пользуясь хорошо увлажняемыми лесными предгорьями, занимаются выращиванием садов, виноградников и прочим эффективным сельским хозяйством.

Беда Аргентины, что тут всегда остро не хватает людей. Ареалы обитания индейцев-земледельцев гуарани раскиданы вдоль границы с Бразилией и Парагваем. Земледельцы кечуа и аймара, как наследие империи инков, живут в северо-западных предгорьях. Причем житницей страны является зеленая провинция Тукуман, а севернее инки умудрились уже наглухо свести горные леса и превратить тамошнюю землю в пустыню.

В своем «Путешествии в Южную Америку», изданном в Лондоне в 1827 году, капитан Эндрюс говорит: «Тукуман — это обширный сад вселенной, по красоте и величественности своих видов».

Все, чем только богата тропическая природа: прелесть романтических пейзажей, изысканная роскошь растительности — все это чудеснейшим образом воплотилось в природе провинции Тукуман, словно эта местность была избрана богами излюбленным убежищем для наслаждений, посреди всего пустынного пространства, раскинувшегося от Эстрехо до Боливии, и от Анд до Уругвая.

Прочие индейцы Аргентины — бродячие дикари. С них где сядешь, там и слезешь. Плантации, где негры могут выращивать табак, сахарный тростник, хлопок можно найти только на северо-востоке страны, вдоль реки Параны. Вот там и трудятся негры бок о бок с индейцами гуарани.

В горах, на окраинах страны, негры могут легко смыться. Конные скотоводы из чернокожих не получаются. От слова совсем. Вот и приходится чернокожих использовать в основном в Буэнос-Айресе. Тем более в столице уже должны давно отменить рабство, к огромной радости самих негров. А в провинциях каудильо самостоятельны, им власти Буэнос-Айреса не указ. Там считают, пусть негры еще поработают рабами на плантациях, чай не облезут. Вот чернокожие и сбежались целыми стадами в столицу.

Путаясь уточнить исторический период, я обратился еще раз к хорошо одетому молодому горожанину. С ушами как у Чебурашки. На этом щеголе были очень широкие брюки из черного сукна, точь в точь как чугунные, что на памятнике поэта Пушкина, куртка цвета коринфского винограда и черный галстук, обхватывавший всего один раз его шею, а на голове у него высилась широкополая соломенная шляпа. В руке у него был короткий, но толстый хлыст с серебряной рукояткой. Меня подкупило, что на его лице проглядывали явные проблески интеллекта. Похоже, первый парень на районе! Вон как похож на зайца с аэропланными ушами!