Архангельский свет

– Ну и хватит уже кокетничать перед дамой! – слышу я сверху голос Виктора Эммануила Третьего. – Как насчет бокала сухого хереса? – Неужели Фино? Или все-таки Олоросо? – Милостивый государь, мы ведь знакомы столько лет! Как можно такое подумать? Вы же знаете, что я не выношу всех этих экспериментов с открыванием на воздух винных бочек и бездумным купажом! Только естественный флор! – Значит, Фино! – Да, дорогой мой Сбербанк! И к нему пару креветок с грустными глазами!

Мне становится грустно, как винной креветке, и я снова вспоминаю тебя, милая Валентина. Повидаться с тобой в нашем календаре практически невозможно – сюда не пускают и отсюда тоже никуда не выпускают, и только на прогулке сквозь забор из железных прутьев можно изредка заметить мелькнувший вдалеке, за кочегаркой, белый платочек. И меня догоняют строчки, завершающие историю про карусель.

меня догоняют деревянные скрипыобернувшись я вижу лошадокони машут радужными крыльямии вереницей улетают к солнцу

Признаюсь, я немного ревную тебя к Гагарину. Глупо, конечно, ведь он – простая деревянная лошадка с крыльями на спине. Но у него такая добрая, почти человеческая улыбка на деревянных губах, что это с лихвой компенсирует все его другие странности, скажем так. Когда ты водила меня на карусель, он катал меня на своей вытертой до блеска спинке с трещинкой, в которую набился травяной, листвяной сор, и не сводил с тебя своих деревянных глаз, отчего чуть не сломал себе шею на поворотах. Валентина, мы его, конечно, тоже можем взять к нам жить, когда поженимся, но обещай, что любить ты будешь только меня, а его будешь ну разве что иногда угощать конфетами!

Гагарин однажды сказал мне, что когда-нибудь он улетит к солнцу и возьмет меня с собой. Я верю ему. Во-первых, он космонавт и летал в космос, ему виднее, а во-вторых, он солнечная лошадка, а все солнечные лошадки отлично знают дорогу к своей маме. И я знаю дорогу к своей маме. Поэтому, когда я стану ящеркой, я приду к ней и к бабушке.

Впрочем, подумал он, все в голове. Вся твоя жизнь в твоей голове, и все твои родные, близкие, друзья, враги, все твои радости и горести, все в твоей голове, и только. Никуда не нужно искать дорогу. Найди дорогу к самому себе. И если кто умирает, то он вовсе и не умирает, потому что продолжает жить в твоей голове. – Значит, мама не умерла? – спрашиваешь ты у Блаженного Августина. – Не умерла, – отвечает святой отец. – И бабушка не умерла? – Нет, не умерла. – И беспутный мой папа не умер? – Нет. – И безголовая курица тоже не умерла? – Нет, Сбербанк, и она не умерла. И ящерка, которую ты поймал в детстве, когда бегал по степи с Санатом, тоже не умерла, а только сбросила хвостик и убежала в норку, в землю, к маме. Никто не умер. Смерти нет.

Ты слышишь, милая Валентина, смерти нет! Мы будем жить вечно – сначала в моей голове, а потом в твоей!

Дракула

Сегодня я снова знакомился с графом Дракулой. У него совсем нет памяти на людей, и поэтому каждое утро мне приходится рассказывать ему, кто я такой. А кто я такой? Помню, что в детстве я был курицей без головы, а когда умерла мама, то на ее могилке я превратился в ящерку и хотел было юркнуть в норку и навестить ее и угостить конфетами, и бабушку тоже, только тут поймал меня господин товарищ начальник главный грач, съел конфеты и отправил меня в отрывной календарь, чему я, впрочем, очень рад, ведь это лучший из миров. Здесь я подружился с замечательными людьми, с которыми ты тоже теперь знаком. С кем именно? Ах да, ты же с утра никого не помнишь! Хорошо, я перечисляю, а ты запоминай: это испанский король Виктор Эммануил Третий, живущий на листке от 11 ноября, наш сосед сверху, это Блаженный Августин, знаменитый святой отец из четвертого века, тоже наш сосед, но снизу, обитающий на листке от 13 ноября, это крылатая деревянная лошадка по прозвищу Гагарин, она же космонавт, первая в истории человечества (и лошадок, надо полагать, тоже) покорившая космос, она живет на листке от 9 марта, это строгая тетка, живущая на листке от 26 февраля и заставляющая меня рифмовать строчки, а я не хочу, и – сердце мое бьется все чаще – это милая, несравненная Валентина, которая скоро, я верю, приедет к нам с тобой из своего 6 марта в блестящем открытом лимузине, привезет нам конфет и выйдет за меня замуж. А теперь еще и ты, мой именитый сосед граф Влад Цепеш Басараб Господарь Валахии по прозвищу Дракула. – А как же зовут тебя, любезная ящерка, соседствующая со мной? – спрашивает граф. – А зовут меня Сбербанк, – говорю я Дракуле, и тот удивляется: что значит имя твое? – Я и сам не знаю, просто Сбербанк, и все. Как поселился я в отрывном календаре 12 ноября, так и стал зваться Сбербанком, – говорю я графу. – Ну ладно, – отвечает сосед, – я ведь тоже не знаю, отчего зовусь Дракулой. – А вот я знаю, – говорю я ему, – на обороте листка от 8 ноября написано, что перед тем как послужить Суворову при штурме Измаила, а потом на сорок сороков лет сгинуть в тайге сибирской, в бытностью свою Господарем Валашским замучил ты множество людей и выпил их кровь, потому Дракулой и прозван! – Окстись, брат мой ящерка по имени Сбербанк, – машет на меня и часто крестится оставшейся рукой Господарь Валахии, – как истинный христианин, всю жизнь свою многогрешную и трудную провел я в непрестанной борьбе за правду Божию и за совесть человеческую, и потому только сажал на кол нечестивцев, и кожу живьем с них сдирал, и огнем их жег, и в котлах с кипящей смолой топил, и все это токмо за ради веры и правды! Но давай, раз пошла такая пьянка, поведаю я тебе немного про деяния свои. Имена-то и лица я с утра не помню, а на прошлое память моя не пропала еще.

Я тут и рот открыл. Оглянулся – а вокруг уже вся компания вышеперечисленная собралась, притихла и слушать изготовилась. А Дракула повествовал.

А как на тагильской на двенадцатой зоне я срок мотал, то пришли ко мне, значит, от Сан-Донато бабахана из пятого барака поликсари его, послы по-нашему, и ну раскорячились у нар моих и кланялись по обычаю своему, лбами медными о половицы стучали и отползали и приползали на коленях премного раз, так что уже смотреть на них наскучило, а только шляп своих тюбетейных не снимали. И глубоко оскорбился я. А и глаголю дуракам, мол, ко мне, честному вору законному, академику валашскому Басарабу послами пришли, а такой срам учиняете! Хмыри же отвечают мне нагло и борзо, да с косой ухмылочкой, что таков-де обычай у них в бабахановом бараке, чтоб перед ворами шапок не снимать. Ах, вот оно как! Ну, свистнул я блатных да велел шестеркам бабахановым к шарабанам кандибоберы ихние гвоздями малыми поприбивать, дабы крепче закона своего держались. И орали нечестивые пуще резаных-зарезаных, да все одно удержала их братва и тюбетеи приколотила, а потом отпустила. Валите, говорю, парашники, к апельсину вашему темножопому, да пускай обычаев своих в бараке у себя держится, а к нам по понятиям ходит.

Конец ознакомительного фрагмента.