«Архангелы»

Родян умолк, тяжело переводя дух. Говорил он это скорее для себя, чем для жены. Ведь это ему казалось, что он перестанет быть уважаемым человеком, если оставит службу в примэрии. Он искал подходящего предлога, чтобы разразиться гневом и отогнать от себя мысли, которые давно его тревожили. После вспышки гнева Иосиф Родян и вправду почувствовал себя уверенней.

Марина же и в самом деле боялась, что муж останется без службы. Она сохранила здравый смысл и трезвое чувство реальности, а по опыту своих родителей знала, что даже самые лучшие прииски, иссякнув, оставляли своих владельцев у разбитого корыта.

— Поступай как знаешь! — с горечью сказала она и вышла.

— Ни за что не передумаю! — крикнул ей вслед все еще не остывший Иосиф Родян.

На следующий день произошла первая перепалка с примарем Корняном и особенно с Прункулом из-за новой галереи. Четвертый акционер, Унгурян, одобрял все, что ни делал управляющий. Ни Корнян, ни Прункул не присутствовали при первых взрывах, обозначавших начало новых работ. На следующий день они отправились на прииск и, внимательно рассмотрев куски породы, пришли к убеждению:

— Место для новой галереи — неподходящее!

К Прункулу присоединился и Корнян:

— Так и я думаю. Что делать будем?

— Скажем управляющему. Тут работать — только деньги на ветер бросать!

— Сказать-то мы можем, а будет ли толк? — засомневался Корнян. — Ты же его знаешь! Он уверен, что в старательском деле никто больше него не смыслит.

— Пусть думает. Но в доле как-никак мы состоим, — бодрился Прункул. — Сегодня же ему скажу. Глупо ведь понапрасну деньги тратить.

Сразу же после полудня они разыскали Иосифа Родяна, но тот и слышать не желал об изменении плана.

— Вот увидите, добьюсь богатства и без ваших советов! — заявил им Родян.

— Приходится советовать, домнул управляющий, потому как штольни проглатывали и большие состояния, — заметил Прункул.

— Ты, что, боишься обеднеть? Выходи из общества и живи богачом! Кто тебе мешает? — разозлился Родян.

Оба акционера ушли как побитые, опустив головы. Они поняли — с Иосифом Родяном шутки плохи. Нужно или держаться его и идти с ним до победы или поражения, или расставаться с «Архангелами». Новые работы пугали их, но и от прииска просто так не отмахнешься. Как откажешься, если он всего лишь на Две доли приносит четыреста — пятьсот злотых в неделю!

* * *

С той поры было пройдено уже триста метров нового ствола, и, хотя золотоносной жилы еще не достигли, оба совладельца ни слова не сказали против затеянных работ. Жила в старой штольне все ширилась и ширилась, золота в породе становилось все больше, так что расходы на новую проходку легко покрывались. К тому же компаньоны побаивались гнева своего управляющего. С некоторых пор и Корнян проникся слепой верой Иосифа Родяна в неиссякаемость золота на прииске. Один Прункул дулся: ему было жалко понапрасну выброшенных денег и ему казалось, что эти деньги вынимают живьем из него живого.

В Вэлень приехал новый нотар, Попеску, но многие по старой памяти обращались к Иосифу Родяну «домнул нотар». Появление Попеску не вызвало переполоха в селе Вэлень. Многие его даже не заметили, потому что жизнь в селе давно уже подчинялась треволнениям, связанным с золотом. То, что новый письмоводитель ничем не привлек к себе внимания, весьма обрадовало управляющего и даже расположило его к новичку. Родян разговаривал с ним запанибрата и чуть свысока, что могло бы показаться и обидным, будь Попеску другим человеком. Но новый нотар весело поблескивал зелеными глазками и, что бы ни говорил Иосиф Родян, от души смеялся, легко пропуская мимо ушей намеки на нищенскую жизнь служащего примэрии, на которые не скупился управляющий. Частенько Иосиф Родян чувствовал себя уязвленным, видя, что никак не может задеть Попеску. Ему казалось, он пытается поймать руками рыбу, а она все время ускользает от него. Но гневаться на нового письмоводителя он не мог: тот и сам, казалось, не придавал особого значения собственной персоне и чувствовал себя счастливым, находясь рядом с Иосифом Родяном.

Поначалу Родян полагал, что Попеску терпит все унижения, потому что задумал стать его зятем. Ему было бы очень приятно, будь у Попеску такое намерение. Явись тот в один прекрасный день и попроси руки его дочери, Родян бы ему ответил: «Домнул Попеску, мне кажется, ты ошибся адресом. Я давно уже не нотар!» Мысль об этом отказе доставила Иосифу Родяну много приятных мгновений. Но новый письмоводитель не только не сватался, но даже не намекал, что вынашивает подобный замысел. Тогда Иосиф Родян утвердился в убеждении, что этот человек чувствует его силу и превосходство, а потому и улыбается ему, после чего Попеску сделался ему чрезвычайно симпатичен.

Весьма радушно пригласил он Попеску в марте месяце на помолвку своих дочерей Эуджении и Октавии.

Эти помолвки, как и свадьба старшей дочери, последовали сразу за неожиданной удачей, которую принесли «Архангелы». Золотоносная жила с каждым днем расширялась и однажды после трех взрывов вдруг заблестела, словно ее густо посыпали кукурузной мукой. Весть об этом мгновенно облетела всю округу.

Помолвку дочерей Иосиф Родян превратил в настоящее празднество. Написал и младшей дочери, Эленуце, чтобы та приехала из Вены поприсутствовать на помолвке сестер, но Эленуца ответила телеграммой, что больна и, к сожалению, не сможет приехать. Отец телеграфировал и Гице, но юноша сдавал ответственный экзамен и тоже не смог присутствовать на празднестве.

И брат и сестра, разумеется, от души пожелали счастья невестам. Но Иосифу Родяну было мало словесных поздравлений, и за пиршественным столом он недовольно раздувал ноздри, пока вино не привело его в доброе расположение духа.

Эленуца вовсе не была больна, а Гице хоть и нужно было сдавать экзамен, но только в июне. Другое дело, что они без особой радости навещали родной дом, особенно если предстояли застолья и попойки.

Семью Иосифа Родяна составляли люди весьма друг с другом несхожие. Сам он был человеком малообразованным и попал в общество благодаря своему нежданному богатству. Такого рода люди обычно забывают верования и обычаи своих родителей, но не приобретают и новых и плохо приживаются в той среде, куда волею судеб попали. Принципы, убеждения, занятия людей культурных остаются для них чуждыми и не ценятся ими. Руководствуются они во всех жизненных ситуациях чаще всего эгоистическими страстями. Иосиф Родян, кроме того, обладал немалой силой воли, и она помогала ему удерживаться на поверхности, вынуждая окружающих считаться с ним. Он часами мог говорить о политике, выступая как самый пламенный патриот, но по окончании разговора тут же выкидывал все из головы и из сердца. Принципы, идеалы были для него ерундой и незначащими пустяками, занимало его одно только золото, которое сулили ему «Архангелы» и которому он был по-настоящему предан. Сосредоточен он был на безудержном стремлении к богатству и на не менее безудержном стремлении производить фурор. И ум его, и сердце с наслаждением жили этими двумя страстями. И когда что-либо становилось у них на пути, воля его была непреклонна. Страсти были стержнем, основой, цементом, скрепляющим его характер: казалось, убери их, и Иосиф Родян рассыплется в прах.

С некоторых пор к ним прибавилась еще и страсть к еде: о невероятном аппетите Родяна служанки рассказывали легенды.

Как и положено людям подобного рода, твердыми жизненными принципами Родян не обладал — то ли из скудости душевной, то ли потому, что эти твердые принципы воздвигали слишком много препятствий на далеко не всегда праведных жизненных путях, а Иосиф Родян не терпел помех. Он был одновременно и дичь, и охотник. Страсти преследовали его, а он охотился за золотом. Несмотря на богатство, жизнь его трудно было назвать счастливой. Но не имея идеалов, он никогда об этом не задумывался и несчастным себя не чувствовал. Лихорадочная деятельность доставляла ему удовольствие, он жил не оглядываясь. При этом лицо его всегда хранило спокойствие, и разве что блеск глаз, громовые раскаты голоса и вспышки гнева свидетельствовали о клокочущем внутри огне.

Однако страсти не делали Родяна человеком недобропорядочным. Он не терпел воровства, и воспользоваться чем-либо, принадлежащим другому, ему никогда бы не пришло в голову. С рудокопами он обращался по-доброму, зато когда впадал в гнев и ярость, мог нагрубить любому, с кем бы ни говорил.

А говорил он всегда об одном и том же: о золоте и «Архангелах», что по сути было тем же золотом. Впрочем, в Вэлень все говорили о золоте.

Жена его, Марина, была крестьянкой, нечаянно сделавшейся госпожой. Дом она повела с великой робостью и даже стыдом. Думая о своем возлюбленном, в которого стрелял муж, она чувствовала себя несчастной. И пока работы на прииске шли без всякого толку и все расходы казались напрасными, тоже чувствовала себя несчастной. Но стоило колесу фортуны повернуться, как она ожила и стала жадно пользоваться долгожданным богатством и властью. Однако, сделавшись барыней, она не перестала быть крестьянкой, расчетливой и работящей. Встав спозаранку, Марина весь день, засучив рукава, суетилась по дому вместе со своими служанками, Верила она во все, чему научили ее в детстве: верила в бога, верила снам и жила в вечном страхе, который неистребим в душах настоящих крестьян и не покидает их в самые счастливые времена — в страхе перед несчастьем, которое не сегодня завтра по воле божией свалится на их головы. Поэтому она частенько понуждала мужа служить на прииске молебны, а его самого — ходить в церковь, за что неоднократно терпела вспышки его яростного гнева.