Архив пустоты

Марина передёрнула плечами, искренне не понимая, что может быть интересного в батарее однообразной посуды, слепленной из глины. Но спорить не стала, последовала за спутницей. К шестому сектору пришлось пробираться довольно долго – через ряды с едой, цветами, причудливыми украшениями из подручных средств, рыбацкими снастями, плетёными корзинами и домашней утварью. И ещё через детскую площадку, разбитую в стороне от общей суматохи и утыканную качелями и «горками». Марина поймала себя на том, что ищет взглядом детей из сна. Черноглазую Риночку с прутиком, например. Или мальчугана, что стоял рядом – белобрысого и конопатого.

– Кого ты там высматриваешь? – подозрительно спросила Ярослава.

– Да так, никого. Яра, а школы у вас какие?

– В каком смысле?

– Я это… кажется, вспоминать кое-что начала. Но почему-то мне школы видятся очень странными – будто там детям разрешается играть и спать.

– Да, так и есть.

– Но кто же будет сидеть на занятиях, если можно целый день развлекаться?!

– За желание учиться детей поощряют, но за нежелание – не ругают. Вот и всё. Учатся почти все, но и в других системах…

Ярослава осеклась, Марина же, наоборот, вся подобралась.

– В каких – других?

– Ни в каких. Мы пришли.

Попав на выставку, Марина поняла, что ошибалась. В Наукограде, конечно, тоже процветало всяческое рукоделие, но такого она не видела.

Ряды разнообразнейших чашек – высоких, пузатых, совсем крохотных, широченных, украшенных узорами, что там узорами – композициями, которые порой раскидывались мозаикой на несколько предметов. Длинную узкую чашу опутывала лепная лиана, она плавно сливалась с листопадом на глиняной соседке-близняшке. На шести кофейных чашках была рассказана история любви плечистого усатого парня и необычайно длинноволосой девушки, в финале, правда, изображалось непонятное – то ли все умерли, то ли поженились.

«Ишрам Мельник – «Песнь влюблённых» – 2442 год», – прочитала Марина.

– Очень талантливый лепник. Каждый раз ставлю ему десятки, – возле Марины остановился крупный мужчина в длинной узорчатой рубашке и шортах, он достал тонкий карандаш и вывел в табличке, что висела возле чашек, цифру 10. – Ишрам всегда оставляет место для фантазий, но при этом избегает грубой недосказанности.

На лице у мужчины играла светлая улыбка.

– Это ваш друг? – предположила Марина.

– Что вы. Терпеть его не могу, и это взаимно. Товарищ-лепник у меня тоже есть, но он такую ерунду делает, всё время тройки ему ставлю. И то спасибо, что не колы – по дружбе.

– А он не обижается?

– На что? На правду?

Марина не нашла, что ответить. Скользнула взглядом по надписи с именем-фамилией, и вдруг её словно током ударило. Заметила то, на что первый раз внимания не обратила.

– Вижу, тебе нравится? Побудь здесь, я отлучусь минут на пятнадцать, – донёсся издалека голос Ярославы, вынырнувшей из толпы.

То есть прямо над ухом он раздался, но Марина слышала её с трудом.

Внимание было приковано к маленькой табличке возле «любовного» набора.

Ишрам Мельник

«Песнь влюблённых»

2442 год

Две тысячи сорок второй?!

Марина метнулась к другим композициям.

Ксения Рыбкина

«Маковое поле»

2441–2442

Максим Гнедой, «Чашка с плетью»; Ирма Светлых, «Лунный ливень»; Рустем Агаш, «Невольница леса» – воображение у этого Рустема ещё то, однако… И везде – 2442, 2442, 2442… Двадцать пятый век, не двадцать четвёртый!

Она и правда сместилась на сто лет!

Невероятно. Но зато стало ясно, почему так изменился Кок.

Закружилась голова, Марина схватилась за ближайший столик, рискуя опрокинуть узорные чашки. Кто-то подал ей руку, спросил, не нужна ли помощь. Она помотала головой. Прошлась вдоль посудного ряда, вышла на небольшую квадратную площадку, по которой разгуливали куры и петухи всевозможных мастей и размеров, прислонилась к деревянному столбу. Реальность плыла, перед глазами плясали красно-чёрные пятна. Она зажмурилась.

Невозможно. Как бы там ни было, Марина Гамильтон до конца не верила, что действительно перенеслась сквозь время. Наукоград, Николай, сын, Огней – все они остались в прошлом? И она больше никого из них не увидит? Даже на могилу отца и Дина не сможет сходить.

Впрочем, возможно, не всё потеряно. Если она сумела переместиться на сто лет вперёд, то почему бы однажды не вернуться назад?

Марина глубоко вздохнула. Мир вернул себе прежнюю чёткость.

– Привет, дорогая! – пропищало за спиной.

Марина вздрогнула, узнав голос Алинии. Но, к счастью, та обращалась не к ней, а к долговязой нескладной барышне в симпатичном полосато-зелёном платье, которая стояла у клеток с кроликами и упорно совала тем вялый капустный лист. Марина осмотрелась. Похоже, она вышла в самый конец рынка – за клетками с домашней живностью высился каменный забор, украшенный народной живописью, а за ним начиналось поле.

– Ты сегодня ужасно выглядишь, Пэтти. Это платье, понимаешь, тебя полнит.

– Спасибо, дорогая. У меня зеркало разбилось. Арсен-стеклодув обещал новое, но ты же знаешь его – семь желаний на минуту. Пять раз договаривались, и каждый раз он переносил встречу. «Извини, но мне вдруг захотелось на гон-бол», «Прости, я внезапно понял, что пора поплавать», «Ой, у меня сегодня возникло желание раздать остатки мясного салата неработающим». И так далее.

Пэтти вздохнула. Алиния её не слушала, размышляла о чём-то своём. Потом задумчиво произнесла:

– А ты знаешь, что в древности разбитое зеркало считалось плохой приметой? Когда это случилось?

– Неделю назад.

Алиния хмыкнула, поджала губы.

– Странно, что с тобой ещё не произошло никакой беды. Кроме ужасного платья. Но ты, знаешь-понимаешь, будь осторожна. Примета о зеркалах, понимаешь ли, не шутка.

– Буду. А ты как? Что у тебя нового?

– Меня уволили из цветочного магазина. Сами говорили, что им нужен коммуникабельный и честный продавец. А потом…

– Что на этот раз ты сказала боссу?

– То же, что и всегда. Правду. Мне неприятен запах его пота, не спасают даже розы с хризадеями. В общем, я попросила не подходить ко мне ближе чем на два метра. – Алиния вздохнула. – Знаешь, мне кажется, все начальники немножко с отклонениями. Они не хотят, чтобы им говорили правду.

Марина не смогла сдержать смех, и Алиния её наконец заметила.

– О! Мамарина! Пэтти, я тебе про неё рассказывала – гостья Руслашки. Сначала Ярку притащил, теперь эту.

«Эта» громко фыркнула и вышла из-за колонны.