Аритмия

— Давно пора! Жаба мерзкая, — кривится подруга.

У нее внезапно звонит телефон.

— О! Гляди кто! — Инга принимает видеовызов. — Бобылыч!

Прислоняет смартфон к стене и активно машет руками, едва не опрокинув кружку.

— Девчонки, не вижу вас. А вот, вижу.

На экране появляется изображение. Измученная Ритка в легком сарафане и улыбающийся Степка, сидящий у нее на руках.

— Мамаша, здрасьте! Как дела?

— Степка, привет! — здороваемся с Вершининой наперебой.

— Степка ваш уже три ночи спать всему дому не дает.

— А че такое?

— Зубы у нас, че! Нижние резцы показались. Причем на пару, — сообщает она, отбирая у сына свою порядком отросшую косу.

— Ой, я видела статью в журнале. Зубы у младенцев — это жопа, — кивает Инга.

— Журналы, — пренебрежительно фыркает Бобылева. — Приезжай к нам, послушаешь Степкины концерты вживую.

— Не-не-не, спасибо! Итак впереди сессия. Да здравствует зубрежка, недосып и Дашкины конспекты!

— Плачет? — спрашиваю, наклоняясь ближе.

— Даш, капризный стал, жуть, — рассказывает Ритка. — Сил нет уже никаких. От груди не оторвать. С рук не сходит. В кроватку не положить, сразу истерика.

— Дя! — подтверждает мелкий. Разумеется, произносит он этот слог случайно, но получается очень в тему.

— Ты еще похудела, что ль? — внимательно разглядывает подругу Вершинина.

— Ага, что в общем-то удивительно, ведь мама следит за каждым моим приемом пищи. Не обо мне заботится, нет, вы не подумайте. О Степочке! — произносит с ревнивой интонацией. — Все. Теперь у нас мир только вокруг него одного крутится.

— Перестань, Ритка! — журит ее мать.

— А не так, что ли? — отзывается дочь. — Чувствую себя фабрикой по производству молочной продукции.

— Бобылыч, у тебя послеродовая депрессия началась? — постукивая длинными ногтями по столу, с видом знатока уточняет Инга. — Я читала об этом в «Космо».

— Лучше бы ты Дашкины книжки читать начала! — раздражается та в ответ.

— Пффф.

Очередной стук в дверь мешает разжиганию конфликта.

— Да.

На пороге появляется Левицкий. Растрепанный. Без рубашки. Без очков.

— Инга, можем поговорить? — спрашивает взволнованно.

— Не можем! — отчего-то сильнее обычного ершится она. — У меня тут… трансляция важная. Бери Евгения и давай… Не мешай нам.

— На минуту выйти нет возможности? — парень предпринимает еще одну попытку завладеть ее вниманием. И от меня не укрывается тот факт, что Вершинина старательно избегает зрительного контакта.

— Нет возможности, — сухо чеканит по слогам.

— А когда будет?

— КАК-НИБУДЬ ПОТОМ, ГЕРА! — психует брюнетка, резко поднимаясь со стула.

— Почему ты ушла? — в его голосе сквозит растерянность.

— По качану и по капусте! — солдатским маршем пересекает комнату, берет в руки пластиковый контейнер с улиткой, возвращается и вручает его Левицкому. — На!

— И все-таки, на секунду, Инга, — проявляя несвойственную ему настойчивость, Герман вынуждает ее выйти в коридор. Правда длится их беседа на повышенных тонах совсем недолго. Вершинина по громкости Левицкого перекрывает. Кричит. Возмущается. Однако толком разобрать, что там у них происходит, не представляется возможным. Нам с Бобылевой остается разве что молча смотреть друг на друга и гадать, что к чему.

Финальный аккорд. Инга от души хлопает многострадальной дверью и, прислонившись к ней затылком, возводит глаза к потолку.

— Капец! — выдыхает шумно. — Вот угораздило, блин!

— Что случилось? — обеспокоенно на нее смотрю.

— Что-что! — снова гневается она. — Это все домашнее вино бабушки Левицкого! И ты! Ты виновата не меньше, Арсеньева! Тебе нужен независимый мужской совет. Бла-бла-бла. Покажи грудь Герману. Он тщательно осмотрит и подскажет, нужна ли операция! — передразнивает мою манеру говорить. — Показала на свою голову!

— И?

— Ииии… Переспали мы с Левицким! С ЛЕВИЦКИМ! — сокрушаясь, бьет себя рукой по лбу.

Бобылыч взрывается приступом хохота, а я от изумления рот захлопнуть не могу.

— И как? — любопытничает Ритка.

— ЧТО КАК? ЭТО ЖЕ ГЕРМАН! — впервые краснеет на моих глазах Инга Вершинина. — Ничего особенного. ДА Я И НЕ ПОМНЮ ТОЛКОМ ВООБЩЕ, — переходит на комариный писк.

— Ну-ну…

— ОТСТАНЬТЕ! — рычит, роняя лицо в ладони.

— Ладно, девчонки. Весело с вами, но меня ждет смена подгузника. Перезвоню! — смеясь, бросает Бобылева и отключается.

Не решаюсь нарушить повисшую тишину первой. Слышу, как Инга шаркает по полу тапочками, а потом, тягостно вздохнув, садится на кровать. Сосредоточенно разглядываю поклеенные нами обои, старательно скрывая улыбку.

Вот так номер!

— Сама не понимаю, как так случилось, — зачем-то начинает оправдываться. — Как начал комплиментами сыпать. Глазища дурные, бешеные. Люблю, говорит, спать-есть не могу! Ты девушка мечты и все такое! Целоваться полез…

— Герман давно к тебе чувства испытывает, ты же знаешь, — поднимаюсь из-за стола.

— Но я-то к нему их не испытываю! — восклицает она.

— Уверена? — хмыкаю, подпирая шкаф плечом.

— Боже, Арсеньева, ты себя слышишь? Это ЛЕВИЦКИЙ!

— И что? — искренне недоумеваю.

— КАКИЕ НА ФИГ ЧУВСТВА? — вопит во все горло. — Чокнутый очкарик-ботаник, одетый в ретро, помешанный на экономике, дурацких изобретениях и своей драгоценной улитке! Фрик! Да над ним вся общага угорает! Если кто-то узнает, что я с ним того…

— Инга…

— Успокойся, никто не узнает, — раздается за моей спиной спокойный голос того самого очкарика-ботаника, о котором идет речь.

Герман обходит меня и направляется к замолкнувшей, заметно растерявшейся Инге. Останавливается напротив, берет за руку.

— Ты оставила, — вкладывает ей в ладонь цепочку, после чего выходит из комнаты. И выражение его лица, преисполненное острым разочарованием и обидой, ранит меня до глубины души. Могу только представить, насколько неприятно ему было слышать ее слова.

— Ну и отлично! Теперь, надеюсь, навсегда отстанет, — глядя на цепочку, сдавленно произносит Девушка мечты…