Аритмия
Шрифт:
— Догони меня! — дразнится сестра.
Я разгоняю такую скорость, что едва успеваю вилять меж стволов деревьев, то и дело возникающих на пути.
Не знаю, сколько еще вот так гнался бы за ней, но лес вдруг резко заканчивается. Передо мной открывается вид на пруд, и я узнаю родные места. Это вроде как наша дача в Подмосковье.
— Кролик!
— Я здесь! — звенит вдалеке ее тонкий голосок.
Замечаю
— Кролик! — тяжело и надсадно дышу.
— Лееева, — отзывается она.
— Стой, только не уходи. Пожалуйста! — наблюдаю за тем, как она, приседая, срывает яркие желтые цветы.
Гребу веслами и смотрю на нее. Смотрю и боюсь даже на мгновение потерять из вида. По ощущениям лодка будто на одном месте. Не двигаюсь совсем.
— Кролик…
Как же хочу ее обнять!
Она вскидывает голову, улыбается и машет мне ладошкой. А потом убегает. Мать вашу, убегает!
— Алис!
Бросаю весла. Прыгаю в воду. Бодро двигаю руками и плыву брасом. Плыву. Плыву, но берег почему-то все дальше и дальше.
Раз за разом выныриваю на поверхность, и все темнее становится вокруг. Холоднее. Даже будто пар над водой идет.
Что за чертовщина?
Судорога. Болезненная. Обширная.
Барахтаюсь. Воздух заканчивается, и меня тянет ко дну…
Как пришел в себя не помню.
С трудом приподняв налитые будто свинцом веки, долго соображал, где нахожусь, а главное почему.
Мысли разбегались от меня в разные стороны. Было тяжело дышать, раскалывалась голова и по ощущениям болело все тело. Хотелось тупо снова отрубиться. Просто, чтобы не чувствовать всю эту малоприятную хренотень.
Не знаю, сколько длилось это коматозное состояние, но просыпался-отключался я вот так несколько раз. До тех пор пока наконец не удалось немного оклематься.
Девушка в белом халате показывает мне большой палец.
Ну супер, на ад не похоже. Меня, видать, даже там не особо ждут.
Моргаю. Изображение размывается, однако уже через пару секунд я соображаю, что нахожусь в больничке. В носу канюля для оксигенации [27] . В вену левой руки вставлен катетер от капельницы.
27
Оксигенация — это уровень насыщенности гемоглобина крови кислородом.
Прикрываю глаза. Непрошенные картинки настырно лезут о себе напомнить.
Мозг выбрасывает отдельные фрагменты случившегося.
Квартира деда. Драка.
Огонь.
Жаркий.
Ядовитый. Всепоглощающий.Беспощадный и смертоносный.
Казалось, он повсюду… Пожирает пространство. Обступил, не выбраться.
— Доброе-бодрое, как самочувствие? — прямо надо мной возникает черепушка очередного Айболита-очкарика.
— Нормальное, — отвечаю заторможенно.
— Помните, как сюда попали? — вытаскивает градусник, который я даже не заметил.
— Нет.
Сука, как же тяжело дышать.
— А вследствие чего?
Киваю.
Он принимается измерять мне давление. После чего что-то чиркает в затрапезном блокноте.
Молчу. Меня словно на мясорубке перемололи, но одно то, что я дышу, вижу и слышу, радует неимоверно.
— Жгут накладывали самостоятельно?
До меня не сразу доходит о чем речь.
— Пригодился ремень, — улыбается мужик, подмигивая.
Весельчак херов.
Нога. Точняк.
Пытаюсь пошевелить ею. В ответ получаю порцию боли.
— Спокойненько. Не дергаемся. Отдыхаем.
Вертел я такой отдых…
— На пять минут пущу к вам родителя. Всю больницу на уши поставил, — захлопывает свой талмуд. — Но оно и понятно… — уходя, бормочет себе под нос.
Ёрзаю на неудобной койке. Грудак простреливает. Замираю и успокаиваюсь, как было велено светилом медицины. Лучше, наверное, и правда пока не двигаться. Уссаться можно от этих непередаваемых ощущений, возникающих то тут, то там.
Минуту спустя в палате появляется донор.
Заходит, закрывает дверь. Подходит ближе и останавливается у кровати.
— Кучерявый… — бегло осмотрев меня, произносит на выдохе.
Долго палим друг на друга. И мне отчего-то очень бросается в глаза тот факт, что предок неслабо так сдал. Как будто лет на пять постарел. Уставший какой-то. Измотанный.
— Как… ты? — придвигает стул к постели и опускается на него, отчего тот протяжно поскрипывает.
— Да вроде… — закашливаюсь мерзко. Хочу на автомате прикрыть рот рукой, но мне мешает гипсовая повязка. Как-то я ее и не приметил сразу. — Бать, ты че? — интересуюсь настороженно.
Сидит, опустив голову, и я не могу допереть, что с ним.
— Отец…
Дергается. Поднимает взгляд и… чтоб меня.
— Ты че? — в растерянности повторяю свой вопрос.
Чтоб вы понимали, слез Абрамова-старшего я не видел лет… тринадцать.
— Что со мной? Что-то с копытом? — пугаюсь и, превозмогая острую ноющую боль, пытаюсь принять сидячее положение, чтобы получше рассмотреть замотанную ногу. Мало ли… Его реакция меня настораживает.
— Лежи. На месте твоя конечность, — заверяет он.
— А ну говори, — опять кашляю и матерюсь. — Говори, что не так! — требую от него разъяснений.
— Ты… — громко шмыгает носом.
— Какого…
— Что непонятного? — завелся, орет.
— Ни хрена непонятно, — отзываюсь нервно.
— Я за тебя переживал! — выдает на эмоциях, и я даже не нахожу слов, чтобы как-то это прокомментировать.
Переживал он.
Между нами повисает неловкая пауза. Думаю, он не собирался говорить нечто подобное. Ну а я, в свою очередь, не был готов это услышать.