Аркадиана

Я с трудом соображаю, зачем же она так кричит. Нас с интересом слушают люди, обнимающие надувные предметы, и уборщик с веревочной шваброй.

– - Во-первых, наверняка разрядился...
– бормочу я.
– А во-вторых, как ты думаешь, я в чужой койке буду по мобильному разговаривать? Ты с собой к Мустафе мобильник берешь?

– - Конечно, беру!
– с негодованием отрезает Вера.

Я оторопело молчу.

– - А муж не звонит?
– осторожно интересуюсь я наконец.

– - Не заговаривай мне зубы!
– продолжает Вера.
– Могла бы хоть записку оставить! В номере нет, нигде нет... как ты думаешь, что я могла подумать?

– - Я ж не знала, что ты в номер придешь...

– бормочу я, разводя руками.
– Что мне, переться к Мустафе и скрестись под дверью: Вера, я туда-то?

– - Все равно могла бы предупредить!
– возмущается Вера.
– Хрюшка ты после этого! Я вот всегда говорю, куда и с кем я иду, а от тебя ни слова не дождешься.

Я виновато плетусь за ней и умоляю о прощении. Почему-то всем нужно знать, где я нахожусь. Стремление навести микроскоп раздражало меня даже в собственном муже. Хотя ничего особо секретного в моей жизни тогда не было.

По дороге по меньшей мере половина отеля радуется тому, что я нашлась. В дверях ресторана я уже готова провалиться сквозь землю.

– - Ну, - внушительно говорит Вера, когда мы садимся за столик и я, горбясь под бременем вины, выцарапываю масло для бутерброда из крохотной фольговой ванночки.
– Рассказывай.

Я рассказываю. Не вдаваясь в подробности. В общих чертах. Одну канву событий. Весьма великосветский разговор. Я режу ветчину - ножом и вилкой, как в хороших домах - и рассказываю. Беседа аристократических дам. Хотя могу поклясться, что аристократические дамы вели между собой беседы и покруче... Предполагаю и наличие прямой зависимости - чем более аристократичными были дамы, тем круче случался разговор... Вера ахает и мечтательно заводит глаза.

– - А где они, где?
– спрашивает она, кося глазами и оглядывая зал.

Приходится объяснять, что эти идиоты ни свет ни заря уехали на двухдневную экскурсию в Памуккале. Долго вздыхали, мялись, сожалели, но не пропадать же деньгам - уплачено. Видимо, когда-то решили, что после отъезда их убогих девок ловить будет нечего, и они займутся расширением кругозора. Да и отдохнуть надо. Отдыхать, думается мне, они будут всю дорогу...

– - Значит, их двое, - заявляет Вера с явным намеком.

Я отвечаю, что пусть не тянет лапы - это мое. Я не покушаюсь на Мустафу, и она пусть не жужжит.

– Но ведь двое, - говорит Вера, делая шокированный вид.
– Ты себе хочешь обоих?

– - Ага, - говорю я.
– Хочу. Меня, если ты помнишь, в школе учили: главное - это коллектив. Были бы люди хорошие, а количество...

– - Ты невозможная женщина, - говорит Вера.

– - Ага, - снова соглашаюсь я.

Вера вздыхает.

– - Нет, ты великолепна, - говорит она.

Я отвечаю, что пусть не заговаривает зубы - дележки не будет. Я не ведусь на грубую лесть.

– - А как твой?
– спрашиваю я, выпивая горячий желток.

Вера недовольна. Вчерашняя песня повторяется. Мало, что она недовольна Мустафой лично, она подозревает его в скупости (думаю, небезосновательно).

– - Он меня спрашивает: Вер, может тебе нужны деньги? Нин, ну как я могу ответить на такой вопрос? Что мне говорить: да, давай? Я конечно говорю: нет, что ты...

– - А он?
– спрашиваю я.

– - А он, мне кажется, как-то сразу успокоился, - говорит Вера обескураженно.

Я высказываю мнение, а именно: не только надо громко говорить, что деньги нужны, а еще и за горло хватать, потому что иначе эти умники притворяются, что плохо слышат.

– - Нет, ну так нельзя, - говорит Вера.

– - Так-то, может, и нельзя, - соглашаюсь я.
– Но иначе не получается. Вон ты у Машки спроси.

Вера тяжело задумывается. На лице отражается сложная гамма чувств и мыслей.

– Нет, - повторяет она.
– Я люблю не его. А его миллионы.

Разговор получается долгий, мы многократно ходим за добавкой, и в результате попадаем к морю, когда на пляже нет ни одного свободного лежака.

– - Что ж, - говорю я.
– Придется плавать.

У Веры вид оскорбленной невинности. Она гордой походкой, двигая бедрами, заходит в воду. Окрестные мужики делают стойку. Я не хочу лечить потом ссадины на ногах, и забираюсь в море как обычно: первые шаги в тапках, потом прицельный бросок на сухое место (с разлетанием капель на всю округу и возможным попаданием в того, кому не повезло), далее на четвереньках. Через несколько метров я догоняю Веру, и мы вместе плывем к буйкам. Вода ровная, волнения почти нет - только время от времени набегает вал от моторных лодок, и мы обе покачиваемся, никуда не торопясь.

– - Если б нам с тобой да нормальных мужиков, - говорит Вера и равномерно гребет.
– Цены б нам не было.

– - Где ж их взять, нормальных, - отвечаю я.
– В море не выловишь.

Словно в подтверждение моих слов, море впереди пустое. Купальщики остались в пятиметровой прибрежной полосе. Только два идиота на байдарках с визгом носятся друг за другом по отгороженной акватории. Самое интересное, что это турки. Я уже поняла, что если посреди моря в байдарке вместо разрешенного строго одного человека сидит один с двумя девками впридачу, веслом пытается дать по голове приятелю в другой байдарке, и все орут на все побережье - это либо наши, либо турки. Причем равновероятно. Пятьдесят на пятьдесят. Есть у нас что-то общее в менталитете.

Пока мы плывем, Вера раздумывает вслух, как выманить у Мустафы подарок, и какой именно. Я возражаю, что дело гиблое - надо быть Машей как минимум.

Вода теплая, как парное молоко. Вдоль горизонта проплывает яхта. Мне мимолетно приходит в голову, что папе очень бы понравилось так плавать, но только не придется. От этой мысли у меня теснит дыхание, и я быстро гоню ее прочь. Еще утону.

Мы подплываем к буйкам, я ложусь на спину и смотрю в небо, тронутое легкими облачками, над дымчатым гребнем гор, а Вера стоит на месте и считает яхты. Тем конца не видно - словно где-то порвался мешок с яхтами, и они все дружно ринулись наружу.

– - Двадцать шесть, - говорит Вера, провожая глазами последнюю.

Я спохватываюсь, что через полчаса морда у меня будет красная, как печеная форель, а способа лежать на воде вниз лицом еще не придумали. И наслаждаться природой проблематично... Может, снять верхнюю половину купальника?

– - Ты того, - возражает Вера, - придумаешь, тоже...

– - Никого ж нет, - удивляюсь я.

– - Как никого. Этот вон... мотогонщик, банановодец... его пожалей, он в пирс врежется.

Но в моих планах жалеть в первую очередь себя, а потом уже тружеников голубой волны. Я недавно видела на пляже немку без лифчика, и в обморок вокруг не падали. Даже никто не клеился... В общем, я снимаю купальник и кладу себе на нос.

– - Самое главное, - говорю я.
– Чтобы он не утонул.

При этих словах я замечаю, как в Вериных глазах мерцает недобрый свет.

– - Не вздумай!
– говорю я.
– О сем и не мыслих! Понеже и недостоин бых того... Вообще, отплыви от меня.

Вера гнусно ухмыляется. Она кружит, не сводя с меня плотоядных глаз.

– - Ты невозможная женщина, - снова констатирует она.
– Я тебе сейчас стихи почитаю.

Она огибает мою голову.

– - Среди миров, - начинает она.
– В мерцании светил... Одной звезды я повторяю имя...