Армагеддон

Как у вас дела? Я про Наташу спрашиваю. Если хотите, приезжайте опять вместе. Но мой совет, оставьте вы ее в покое, она сама не знает, что хочет, еще не перебесилась. Я ведь, когда вы были, смотрел на нее по-стариковски, не ревнуйте, не ревнуйте, она же ищет. Все время ищет голодным взглядом. Увы, не вас.

Кстати, вчера я почувствовал себя не очень ловко перед гостями. Толкал я их, правда, на хорошее дело. Но подталкивал.

Недавно, в Москве, был я в студии клуба имени Зуева, знаете, что на Лесной, два куба таких футуристических с фасада, видел моего знакомого, говорил с ним. Он — гипнотизер, психиатр. Вы знаете, я раньше в диспансере отмечался, дела давно минувших дней…

Так вот, он умолял познакомить с кем-нибудь из молодежи, да объяснить, чтоб не пугались. Он их рисовать хочет научить. В один сеанс, представляете! Большие деньги мог бы зарабатывать на Западе. Патриот, что поделаешь. Будет делать гениев бесплатно, но на родине. Я сам так вдохновился, говорю, тоже к вам на сеансы ходить буду. Говорит, лучше познакомьте. Я вчера и познакомил.

Вы писали, что в обществе назревает стремление к активному добру. Да, да, я сам вижу. И в олимпийском комплексе (недавно был) столько народа американские проповедники собирают! Такой общий энтузиазм! «Кто со Христом, протяните ему руку! Христос ее пожмет!» Десять тысяч, все как один руку подняли. Я вижу, балаган. Однако, неудобно, косятся вокруг. «Подниму, думаю, не отвалится». Согрешил, Сережа.

Однако, знайте, есть и серьезные люди. В том же клубе Зуева. И психиатр знакомый, и режиссер молодой есть. Цитирую: «Как напомнить людям о добре? И кто напомнит людям о добре? Авторитет должен быть. Был же у Сталина авторитет. И сейчас бы его послушали». Знаю, кусочек захватил. Авторитет был, верно, на всю вселенную. Только почему он добру учиться на лесоповал отправлял? Другого места не нашел? А так, действительно, и цены снижались, но не для меня. Я с молодости недоедал. Вот такой сухой, корневистый и вырос. Все наше поколение такое. Почва скудная да климат суровый нас вырастили — неказисто деревце, да не выдернешь, не согнешь. Например, ваш покорный слуга. Уперся я в Федора Михайловича, решил жизнь свою положить, стихами его гениальный роман людям пересказать, чтобы крепче, навсегда запомнили. Это и в музыке сколько хотите. Лист — Бузони. И сейчас вижу свою будущую книжку «поэма БЕСЫ. Федор Михайлович Достоевский в стихотворном переложении Олега Евграфовича Пескова».

Ну да полно. Работы еще на целую жизнь. К черту эту мою печень печеную!

Приезжайте, если сможете, Сережа. Что-то я соскучился по вас.

25 октября 198… года

Ваш О. Е. Песков

—————————————————

3 ноября 198… года

Дорогой Сережа!

Вы так и не приехали. Написали, я весь день прождал. Не хорошо обманывать смолоду, Сережа. На улице черная осень, на душе еще черней. Боли в печени, камешки замучили. Говорят, после операции можно получить на память. Показывали мне один такой: обыкновенный булыжник, а какой садист.

Вы пишете, что у вас на Мосфильме вас куда-то зачислили и билетик выдали от спортивного общества «Динамо», что вы — воин любви и милосердия. Что же вам не нравится? Когда же у нас про любовь и милосердие говорить разрешали! Мелкобуржуазная мораль, вот как это называлось. Поповщина! А классовый подход? Господи, слава Богу, не жили вы, Сергей, в прежние времена, не доносили на вас все соседи — и сверху и сбоку, чуть ли не каждая собака на дворе доносы строчила. Эх!

Чудом, чудом, Сережа, мог приличный человек выжить. Такие бесы, да ведь они повсюду были — половина нашего народа, Господи прости. Как я свои черновики от них прятал! В церковь теперь потянулись. Но ведь и бесы в церковь ходят, крестится, а у самого хвост выглядывает.

Так что Сережа, милый мой воин, боритесь за любовь и милосердие каждым своим поступком. А в организацию вступать не обязательно. Не в билетике дело. Хотя сам я, признаюсь, любопытствую, если хотят добра, то ведь само оно не придет, надо к нему стремиться. Всем надо идти к добру и покаянию. Вот и решил я в клуб, вам известный, наведаться, тем более, что приглашение прислали на послезавтра. Поэмой моей интересуются.

Обнимаю — ваш Олег Песков.

—————————————————

4 ноября 198… (открытка с видом огней Москвы)

Милый Сергей!

Опускаю открытку в почтовый ящик на вокзале. Только что с медосмотра. Мой профессор, ваш тезка Сергей Сергеевич, очень сердится, ругательски ругает меня, что запустил, что — неандерталец. Пишу, как неандерталец, потяну еще, не хочу ложиться на операцию, и другим не советую.

Кстати, если не хочется ходить в группу, не ходи, какие билетики бы не выдавали. Душа сама знает, что ей надо. Только слушать душу не ленись. А у меня — одна моя поэма на уме.

О. Е. Песков.

ГЛАВА 10

На следующей неделе, как уговорились, мы встретитились с Беллочкой в метро и поехали в Клуб имени Зуева, что на Лесной. Это было особенное футуристическое здание: над входом выпирали два глухих куба — там помещались задние ряды зрительного зала (я был там в кино). Странное здание. В Моссовете, слышал, точили зубы на него: снести. Но архитекторы, в том числе отсидевшие свое конструктивисты, их ученики, не позволяли это сделать. Внутри, правда, было привычно: неопределенно-зеленая краска, которой было выкрашено все, от сцены до женской уборной (мужская была на ремонте), и массивные двери, и лепнина — все возвращало нас в наше время.

Высокая студия почти на чердаке. Косая наклонная стена, в которой высоко проделано длинное мансардное окно. На потолке сверкают две белые трубки — лампы дневного света. Слева от окна — кафедра с советским колосящимся гербом, унесенная, видимо, снизу из зала. Перед трибуной в беспорядке расставлены студийные складные доски и стулья. Для полного сходства с художественной студией не хватало только античных гипсов. Да вот и они — на полу в углу: ступня и бородатая голова.

Когда мы вошли, здесь уже сидели двое и рисовали на листах ватмана, увлеченно и размашисто, причем, странное дело, на белом поле не оставалось и следа рисунка. Я обратил внимание, что водили они карандашами, в воздухе, не касаясь бумаги.

— Упражнение, — объяснил ВэВэ, подойдя сбоку. — Таким рисовальщиком, как Врубель, сразу все равно стать невозможно, но упражнения перед гипнозом очень актуальны.

— А почему не углем по бумаге?

— Чтобы не разочаровываться. Увидит, что набросок плохо вышел, не поверит, что хорошо нарисует. Не поверит — внушение не подействует. Вера движет горами, — с улыбкой пояснил он.

— Ну, для меня вы не Бог, — усмехнулся я.

— В себя надо верить, Ефим…

— Можно без отчества.

— Прежде всего в себя.

— Ефим у нас неверующий, но добрый. Потому что пьющий, — сказала Белла, снимая пальто.

Тот покосился.

— Сюда на стул положите. И вы можете сюда же.

Я посмотрел на профессора сбоку (такой современный, темноволосый, плотный, в синей водолазке) и решил его не разочаровывать во мне.

— Не один вы на свете. Встретил я недавно молодого человека из похожей группы.

— Да? — посмотрел внимательной птицей.

— Рассказал про свое ментальное путешествие, если не соврал. Похоже девушка их в транс вводит. Или что-то выпить дает в кофе. Я не понял.