Аспект белее смерти

Горан говорил без всякой злости, но под его взглядом так и хотелось съежиться, а лучше и вовсе исчезнуть.

Плохо, плохо, плохо! Черти драные, да всё куда хуже, чем я мог себе даже представить! Но тем не менее собрался с духом и спросил:

— А как же неофиты?

— Неофитов для этого и помещают в приюты под защиту мощных чар! Там до них никому не дотянуться. Именно поэтому приют можно покинуть или на седьмой ступени возвышения, или вперёд ногами!

— Ну если так… — протянул я.

Охотник на воров рассмеялся злее некуда.

— Ты будто мне одолжение делаешь! Пойми, не получится просто прийти и попроситься в приют! Не пройдёшь проверку. А когда прознают о твоих грешках, что с тобой сделают, как думаешь?

— На костёр отправят?

— Да нет, дружочек! Костром ты уже тогда не отделаешься! На алхимические пилюли препарируют! Препарируют — это значит разберут. Живьём.

Меня передёрнуло, и Горан усмехнулся.

— Поможешь мне — я помогу тебе. Иначе палец о палец не ударю. Это ясно?

Я кивнул.

— И вот ещё что… — Охотник на воров поглядел оценивающе и сказал: — Держись подальше от монахов и священников минимум седмицу. У них на таких, как ты, чутьё.

— Да как же?! — вскинулся я. — Не приду за свечами следить, мне ногу сломают!

— Лучше ногой сломанной отделаться, чем на костёр угодить. Ничего! Больным скажешься! А за седмицу от тебя смердеть перестанет, тогда и явишься с повинной. Никто ничего не заподозрит. — Горан Осьмой поднялся с лавки и объявил: — Идём, утопца своего покажешь!

На болото мы зашли со стороны фабричной запруды. Это охотник на воров решил не терять время попусту, делая крюк до Чёрного моста. Необходимость пробираться местами по колено в воде его нисколько не смутила, а мне так только лучше. И ближе, и на людях с охотником на воров появляться не придётся.

Закатали штанины, подобрали палки, побрели.

Думал, он желает проверить мои слова из недоверчивости и въедливости, коими славилась эта братия, но всё оказалось далеко не так просто. На утопца Горан поначалу и не взглянул вовсе, первым делом обошёл островок, присматриваясь, прислушиваясь и будто бы даже принюхиваясь.

— Ещё седмица твоих потуг и здесь бы небесный омут народился, — заявил он под конец и усмехнулся. — Вот бы церковникам потеха была!

Я ничего не понял, поэтому промолчал.

После охотник на воров присмотрелся к отчаянно смердевшему утопцу — мне к разбухшему телу и близко подойти противно было, а Горан преспокойно на корточки рядом с ним опустился.

— И вправду утопец, — отметил он и покачал головой. — Лихо ты его опустошил. Но не до конца!

Я сглотнул и в своё оправдание сказал:

— И так чуть не разорвало! Всё белым-бело сделалось!

— Об этом потом! — отмахнулся охотник на воров, вставая.

Он вытянул руку, тряхнул кистью, и с пальцев сорвался едва заметный шарик призрачного свечения. Заклинание упало на утопца и скрылось в его груди, а миг спустя дохлая тварь конвульсивно дёрнулась и засветилась изнутри. И тут же плоть усохла, глаза ввалились в череп, кожа туго обтянула скулы. Я даже испугаться толком не успел, как всё закончилось.

В воздух взмыл шар призрачного сияния, куда более яркий, нежели прежде, и уже не синеватый, а чисто-белый. Горан небрежным взмахом руки развеял его, на меня словно тёплым ветерком подуло.

Раз! И будто не было ничего.

— Покажи ближайший путь на Заречную сторону! — потребовал Горан.

Мне появляться на людях в обществе охотника на воров нисколько не хотелось, вот и спросил:

— А дальше?

— А дальше пойдёшь домой и будешь сидеть там тихо-тихо, как мышка под веником! В монастырь не суйся, завтра встретимся в шесть… Нет! Приходи ко мне в четыре пополудни и записи звездочёта с собой приноси. Только чтоб без опозданий! Понял?

— Да уж чего тут не понять, — ответил я с тягостным вздохом. — Приду!

С Гораном я расстался на подтопленной улочке. Объяснил ему, как пройти к церкви Чарослова Бесталанного, и поплёлся в Гнилой дом. Если поначалу выпитое вино нисколько не дало в голову, лишь прогнало нервозность и помогло расслабиться, то теперь меня начало подташнивать, пару раз и вовсе лишь чудом на брёвнышках удерживался, когда некстати накатывало головокружение.

Гадость какая это пойло! И ведь кто-то по доброй воле пьёт, ещё и деньги платит!

Но дошёл, поднялся в дом, показался на глаза Рыжуле и завалился спать. Проснулся на закате, с раскалывающейся от боли головой. Всё тело ломило так, будто не далее как пять минут назад опытный мясник пытался превратить его в отбивную. Внизу гомонила мелюзга, захотелось рявкнуть, чтобы все заткнулись, но сдержался и спустился с чердака.

— Серый! — немедленно завопил Пухлик. — На болоте утопца изловили!

— Убили, — поправил его Хрип. — Тыщу целковых колдуну отвалят!

— Врёшь!

— Ну, сотню.

— Две!

Дело бы точно до драки дошло, если б Рыжуля не разогнала спорщиков по разным углам.

— Как ты? — спросила она.

— Водички бы, — попросил я.

В голос вновь вернулась болезненная хрипотца, и вместо воды мне велели пить травяной отвар. Пока ждал, когда его подогреют, так и подмывало рассказать обо всех своих злоключениях, но не стал.

Я — сильный. Сам справлюсь. Никого больше впутывать не буду.

И завидовать Горану — тоже. Пусть он и заграбастал причитающееся мне за утопца вознаграждение, но, сказать по правде, тех денег я бы в любом случае не увидел. Ни ста целковых, ни двух грошей. Мне от попытки стребовать награду одни только сплошные неприятности светили.

А жаль. Все наши проблемы сами собой разрешились бы…

Я вновь поднялся на чердак и на ужин не спустился — как заснул, так и продрых до самого утра. И вот этой ночью мне ничего уже не снилось. Только закрыл глаза, и всё стало белым-бело.

Проснулся привычно рано и, раз уж в кои-то веки не нужно было никуда идти, продолжил валяться в гамаке. Шею ощутимо ломило, но кожа больше не горела огнём, а от магических ожогов не осталось и следа. Это откровенно порадовало.

Потом в клетушку заглянул Лука.

— Слышал об утопце? — спросил он, а после моего утвердительного кивка многозначительно добавил: — Это скрипач был, которого фургонщики искали. — Помолчал и уточнил: — Не ты его?

— Спрашивал уже! — огрызнулся я, закашлялся и сказал: — Не я! Если и не ты, значит, сам утоп.