Астролог. Код Мастера

Присутствующие дружно выпили за возвращение блудного сына и навалились на закуски.

– Никакой икры! – гремел классик. – Только горячие закуски! Сеня, Яня, благодать-то какая! И зачем только мы с вами расстегаи ели?

Опрокинув рюмку холодной, со льда, водки, он брал с блюда горячий черный сухарик с еще кипевшим поверх хлеба кусочком костного мозга и отправлял в рот.

– Боже–е-ественно!!! – тянул он, закатив от удовольствия глаза. – Да, из горячих московских закусок – это первая. Когда-то их великолепно приготовляли в «Славянском Базаре».

И все остальные вторили ему в унисон восхищенными стонами и междометиями.

После третьей рюмки Толстой по настоятельным просьбам собравшихся начал рассказывать про Париж. О том, кто, когда и кому набил морду или заблевал цилиндр и панталоны. То и дело слышалось: «Шан–Зелизе», «Гранд–Опера», да «расстегаи». Постепенно с Парижа разговор перешел на культуру.

– А правду говорят, Алексей Николаевич, что вы наизусть знаете Большой Матерный Загиб?

– Хоть сейчас отбарабаню! – с гордостью признался граф. – А ведь кроме меня, говорят, только Сережа Есенин его знает. Учитесь, пока мы живы! Слушайте же!

Горничная не справлялась с подачей блюд, время от времени то хозяйка, то Тася приходили ей на помощь. Накладывая себе в тарелку осетрины, Булгаков сквозь шум аплодисментов и звон посуды тщетно пытался расслышать строчки Большого Матерного Загиба. А хотелось. Но до его слуха доносились лишь взрывы хохота и отдельные неприличные словосочетания.

Будучи не в силах что-либо толком расслышать, Михаил Афанасьевич принялся разглядывать присутствующих. Знал он далеко не всех. На помощь пришла сидевшая рядом Зинаида.

– Что за публика? – поинтересовался у нее писатель.

Она помахала вилкой с куском нанизанной на нее белуги.

– Эти? Ребята из ОГПУ. Сеня Гендин и Яня Агранов.

– А что за коротышка рядом с ними? У него лицо как у тибетского ламы.

– Ты почти угадал. Он секретарь семипалатинского губкома. Фамилии не помню. Чижов или Ежов. Говорят, он дивно поет. Ты, Миша, не туда смотришь. Вон, Женечка Гладун. – Она указала на огненно–рыжую женщину с томным взглядом. – У нее муж директор издательства. Может пригодиться. А напротив, обрати внимание, Любочка Белозерская. Только что прямо из Германии. Поухаживай за ней. Тасе твоей, я смотрю, Дэви скучать не дает.

Михаил помрачнел. В таком состоянии он пробыл до конца обеда. После горячего, в ожидании чая, гости стали рассеиваться по квартире. Толстой остался в одиночестве. Впрочем, компании его уже утомили, и он даже обрадовался наступившей паузе. Скучать себе не давал, попивал коньяк и обильно закусывал.

Но, заметив Михаила, махнул ему рукой.

– Булгаков? Садись, поговорим. Нравится мне, как ты пишешь. Такой, знаешь, чудный сплав нежности, тоски, печали и любви, тоски по детям.

Классик смахнул рукой набежавшую слезу и продолжал:

– Да, дети. – Он глубоко и гулко вздохнул. – Оторвешься, бывает, от работы, спросишь: «Дети, сволочи, как пишется слово «вокзал?» А они, паразиты: «Через «ща» и «ы», папенька!» Ведь у тебя нет детей? Я и говорю – талант! Я своим сотрудникам часто по шее давал за то, что мало твоих вещей мне присылали. Что коньяк не пьешь? Ты, говорят, красное винцо предпочитаешь? Вздор! Прекращай. Русский писатель водку должен пить и чесноком закусывать. Чтобы амбре за версту ощущалось! Или, на худой конец, коньяк. Стаканами. А красное вино пусть французы цедят. Слушай, Булгаков, а ты и вправду брюки на шелковой подкладке носишь? Покажи! Га–га–га! – загрохотал он, но тут же стал серьезен. – И вот еще что: жен менять надо, батенька. Чтобы стать писателем, нужно как минимум три раза жениться.

Булгаков пожал плечами, чокнулся с классиком коньяком и выпил. И вдруг почувствовал необычайною теплоту и легкость.

– Алексей Николаич, – неожиданно для себя сказал он. – Вы взаймы не дадите?

– А тебе много? – поинтересовался тот.

– Как вам сказать? Миллиард.

* * *

Когда рыжеволосая обольстительница Женечка Гладун вышла в коридор, то почувствовала, как ее локтя коснулась железная рука комиссара Агранова.

– Лилит, пора действовать, – сказал он. – Ты не забыла, зачем мы здесь? Нам нужно, чтобы ты сошлась с Мастером.

Она взглянула на него устало–пренебрежительно.

– Будет вам Мастер.

Агранов зашипел, как примус.

– Ну, так иди к нему, а то он сейчас нажрется в стельку, и что тогда делать? Зря, что ли, мы его второй день окучиваем? Магистр шутить не будет.

Он указал на дверь столовой, где Алексей Николаевич и Булгаков продолжали наливаться коньяком. К Агранову присоединился Гендин.

– Ну что, нашла Мастера? – спросил он. – Это, конечно, Толстой? Хорошо, что я их секту не накрыл. Впрочем, это сделать никогда не поздно.

– Ты имеешь в виду тайное общество «Атон»? – уточнил Агранов. – А кто книжки писать будет? В этом «Атоне» из всех наших писателей разве что один Шолохов не состоит. И не только писатели.

– Смотрите внимательнее. – Лилит загадочно усмехнулась. – Кого я поцелую, тот и есть Мастер. Целованием укажу его.

Она вошла в столовую, налила две мадерных рюмки красного, ароматно–терпкого портвейна и неспешной уверенной походкой направилась в сторону классика. Неожиданно, не дойдя до него, она остановилась и наклонилась к Михаилу Афанасьевичу.

– Выпьете со мной на брудершафт, добрый человек?

Тот еще не получил ответа от Толстого насчет денег, а, кроме того, твердо решил найти жену и отправляться домой. Но, увидев, кто к нему обращается, загорелся ярким румянцем. Он даже растерялся, но обстановку разрядил Толстой.

– Надо говорить не «выпить на брудершафт», а «выпить брудершафт». Пей, Булгаков, чего ждешь? С такой красавицей можно и яду выпить. Итак, брудершафт! Мне, старику, уже не предлагают.

И отвернулся с деланной обидой. Михаил и рыжая искусительница сцепились локтями, осушили рюмки до дна и слились в жарком поцелуе. Булгаков не понял, что показалось ему более терпким: вино или поцелуй. Больше всего в этой женщине поражало ее лицо. Черты его, резкие и угловатые, могли показаться неправильными и даже отталкивающими. Но, казалось, они обладают какой-то колдовской силой. А в сочетании с огненными глазами были более притягательными, чем нежные прелести иной красавицы. Булгаков почувствовал, что не в силах сопротивляться ее магическому напору.

Созерцавшие эту сцену Сеня и Яня недоуменно переглянулись.

– Она ничего не перепутала? – протянул Гендин.

– Лилит никогда ничего не путает, – вопреки сказанному в голосе Агранова не было привычной уверенности. – Ты хоть знаешь, кто это?

Гендин наморщил лоб, вспоминая.

– Кажется, его фамилия Булгаков. Какой-то недобитый белогвардеец из Киева. В «Гудок» фельетоны пишет. Но как же так я был уверен, что Мастер – это Толстой.

Лицо Агранова стало решительным. Уголок рта исказила презрительная усмешка.