Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)

Вовсе не вид Митчема заставил его оцепенеть от ужаса. Причиной стало осознание того, что ему некому позвонить, чтобы разоблачить происходящее и положить ему конец: не осталось ни одного честного начальника на линии от Колорадо до Омахи и Нью-Йорка. Они все были замешаны, все делали одно и то же, они сами дали в руки Митчему метод работы. Теперь Дэйв Митчем принадлежал этой железной дороге, а он, Билл Брент, стал лишним.

Подобно тому, как он привык одним взглядом на бумаги вбирать в себя ситуацию на всем своем участке, так и сейчас перед ним предстала вся его жизнь и заодно цена того решения, которое ему предстояло принять. Брент полюбил, когда юность его уже прошла. Ту, которую желал, он нашел в тридцать шесть лет. Последние четыре года они были помолвлены. Билл ждал, потому что на руках у него были больная мать и овдовевшая сестра с тремя детьми. Он никогда не боялся трудностей, потому что знал — ему достанет сил их вынести. Он вообще не брал на себя обязательств, если не был уверен, что выполнит их. Брент ждал, копил деньги, и вот теперь настало время, когда он мог бы позволить себе стать счастливым. Он должен был жениться через несколько недель, в предстоящем июне. Он думал об этом, сидя за рабочим столом, глядя на Митчема, но мысль не рождала в нем колебаний, только сожаление и как бы отдаленную печаль. Отдаленную, поскольку он знал, что не позволит печали смутить его в эту минуту.

Билл Брент ничего не знал о теории познания, но понимал, что должен жить, опираясь на свое собственное, разумное восприятие действительности. Он не может пойти против него, отбросить или подменить, и этот способ жить — единственный.

Он поднялся из-за стола.

— Это правда, с тех пор, как я здесь работаю, я не мог отказаться повиноваться вам, — произнес он. — Но смогу, если уйду с работы. Поэтому я ухожу.

— Вы… что делаете?

— Я ухожу, и немедленно.

— Но вы не имеете права уйти, вы, чертов ублюдок! Разве вы не знаете? Разве вы не знаете, что я вас брошу за это в тюрьму?

— Если утром вы захотите послать ко мне шерифа, я буду дома. Сбежать не попытаюсь. Идти мне некуда.

Дэйв Митчем, ростом шесть футов и два дюйма, с телом боксера, стоял, дрожа от ярости и страха, перед тщедушной фигурой Билла Брента.

— Вы не можете уйти! Закон не позволяет этого! Закон на моей стороне! Вы не можете просто взять и уйти! Я не позволяю вам покидать это здание сегодня ночью!

Брент направился к двери.

— Вы можете повторить приказ перед остальными? Нет? Тогда я уйду!

Когда он взялся за ручку двери, кулак Митчема врезался в его лицо, и Брент упал.

На пороге открытой двери стояли главный механик и формировщик составов.

— Он хотел уйти! — крикнул Митчем. — Трусливый ублюдок бросил работу в такое трудное время! Он нарушитель закона и трус!

Медленно поднимаясь с пола, сквозь кровавую пелену Билл Брент смотрел на двоих мужчин. Он видел, что те все понимают, но рядом видел и лица тех, кто не хотел понимать, не хотел вмешиваться и ненавидел его. Ничего не говоря, Брент поднялся и вышел из здания.

Митчем старательно избегал взглядов.

— Эй, вы, — он дернул головой в сторону ночного диспетчера. — Идите сюда. Принимайте обязанности Брента.

Закрыв дверь, он повторил парню историю про дизель в Фэрмаунте, которую прежде рассказал Бренту, и приказе послать «Комету» с локомотивом поезда номер 306. Парень был не в состоянии думать, говорить и понимать что бы то ни было: перед его глазами еще стояло окровавленное лицо Билла Брента — его кумира.

— Да, сэр, — тупо ответил он.

Дэйв Митчем отбыл в Фэрмаунт на поиски дизеля для «Кометы»; он сообщил об этом каждому рабочему депо, стрелочнику и дворнику, попавшемуся ему на глаза, и лишь потом сел на мотодрезину.

Ночной диспетчер опустился за рабочий стол, глядя на телефон и молясь, чтобы он зазвонил, и мистер Митчем связался с ним. Но полчаса прошли в тишине, и когда оставалось всего три минуты, парень почувствовал безотчетный ужас, который не мог объяснить, зная только, что не хочет посылать приказ. Он обернулся к главному механику и формировщику составов, и, поколебавшись, спросил:

— Перед отъездом мистер Митчем отдал мне приказ, но не знаю, должен ли я передавать его, потому что… я думаю, он неправильный. Он сказал…

Формировщик составов отвернулся, не чувствуя за собой вины: парень был тех же лет, что и его покойный брат.

Главный механик огрызнулся:

— Делай, что приказал мистер Митчем. Мы не обязаны думать, — и вышел из комнаты.

Ответственность, от которой уклонились Джеймс Таггерт и Клифтон Лоси, легла на плечи дрожащего, растерянного мальчишки. Поколебавшись, он набрался решимости при мысли о том, что не стоит подвергать сомнению компетентность руководства железной дороги. Он не знал, что его представление о железной дороге и ее руководстве запоздало лет на сто.

С добросовестной пунктуальностью ответственного работника проследив, когда стрелка часов достигнет нужной цифры, он проставил свое имя на приказе, предписывающем «Комете» проследовать с локомотивом номер 306, и отправил его на станцию Уинстон.

Начальник станции в Уинстоне содрогнулся, прочитав приказ, но не тот он был человек, чтобы не подчиниться начальству. Он убедил себя в том, что, возможно, туннель не столь опасен, как ему кажется. А также в том, что в наши дни лучшая политика — не думать. Когда он передал копии приказа проводнику и машинисту «Кометы», проводник медленно обвел глазами комнату, переводя взгляд с лица на лицо, сложил листок бумаги, сунул в карман и вышел, не сказав ни слова.

Машинист минуту стоял, глядя на приказ, потом швырнул его на пол и заявил:

— Я не стану этого делать. И если дошло до того, что мне отдают подобные приказы, я не собираюсь здесь работать. Запишите, что я ухожу.

— Но вы не можете бросить работу! — воскликнул начальник станции. — Вас за это арестуют!

— Если поймают, — ответил машинист и вышел в темноту ночных гор.

Сидевший в углу машинист, пригнавший паровоз номер 306 из Сильвер-Спрингс, крякнул и сказал:

— Он трус.

Начальник станции обернулся к нему:

— Ты сделаешь это, Джо? Примешь «Комету»?

Джо Скотт был пьян. В прежнее время к работнику железной дороги, явившемуся на службу с малейшими признаками опьянения, отнеслись бы как к врачу, пришедшему к пациенту в оспенных болячках на лице. Но Джо Скотт относился к привилегированным особам. Три месяца назад его уволили за нарушение правил безопасности, повлекшее за собой крупное крушение. Две недели назад восстановили на работе по распоряжению Объединенного совета. Он дружил с Фредом Киннаном, защищая его интересы в своем профсоюзе, но не от работодателей, а от членов того же профсоюза.

— Конечно, — заявил Скотт. — Я приму «Комету». Я проведу ее по туннелю, если поеду достаточно быстро.

Кочегар паровоза номер 306 находился в кабине.

Когда пришли присоединять его паровоз к «Комете», он опасливо поежился, глядя на красные и зеленые фонари туннеля, светившиеся в двадцати милях впереди, на скалах. Этот спокойный, дружелюбный человек, хороший кочегар, никогда не стремился стать машинистом, и его единственными достоинствами были могучие мускулы.