Атолл
Шрифт:
– Вива Франция!
– сказал Джон.
– Это не поможет, месье, - ответил портье.
Что ж, это его право, подумал Джон, любить или не любить. Когда сам Джон был в Париже, ему, Джону, тоже не нравились парижане, так что же он хочет от парня?
– Дядя, Джон, - мальчик потянул за рукав писателя, - пойдемте отсюда, я уже расхотел спать.
Джон понял, что проиграл. Конечно, можно было попробовать поспорить, и убедительным аргументом была бы стопка из десяти стодолларовых бумажек, но не хотелось ломать через колено молодого человека.
– Au revoir!
– поклонился Джон принципиальному портье. [До свидания! (фр.)]
– Bonne chance, - ответил портье. [Желаю удачи (фр.)]
– Mersi bian... Allez, mon cher, -
У дверей мальчик оглянулся и выпустил в портье трескучую очередь.
Они вышли на горячую улицу, щурясь на яркое солнце.
– Ну, что ж, - сказал Джон, - прикорнешь на корте, там есть скамеечки...
– Да я, честное слово, уже не хочу спать.
– Ну, ладно, идем.
– Куда, дядя Джон?
– В американское консульство. Там меня ждет друг на корте... Мы будем играть в теннис.
– А мне можно сыграть?
– Конечно...
Они пошли по авеню Шарля де Голля, которая тянется от Рыбацкого порта до чугунных кружев Дворца президента.
Джон старался приноровить ритм своей машистой поступи к мальчишеской шаркотне. Асфальт раскалился и неприятно проминался под подошвами. Такое впечатление, как будто ты идешь по шкуре гигантского животного, которое пока дремлет, но если проснется...
– Скажи, Оайе, на Кукаре бывали землетрясения?
– Я не помню. Но папа рассказывал, что однажды проснулся вулкан Бара-Бар...
Мальчик стал рассказывать, как дымил вулкан, как тряслась земля, бегали в страхе люди...
Джон машинально вставлял какие-то вопросы, чтобы словомельница мальчика не останавливалась, а сознанием привычно погрузился в свой писательский мир. Инцидент с портье исчерпан и забыт, продолжаем думать о своем. Среди толкотни мыслей и образов выперла довольная физиономия Питера Маршалла. "Убей меня трижды". Одного раза этому засранцу мало. Его надо убить трижды. Как это понимать? Так что ли? И не успел Джон одернуть себя, как тут же представил, даже не сам Джон, а вечно работающий в нем писательский перпетуум мобиле, как этот сволочной Маршалл идет по улице, такой же сомнамбула, как все творческие люди, не глядя ступает на перекресток и его тут же сбивает летящий на огромной скорости "понтиак". Тело Питера Маршалла взлетает в воздух, растерянные ноги мелькнули сверху, и бедняга, описав гиперболическую кривую, головой влетает в капот встречной ярко-красной "хонды". Но этого мало, отброшенное, исковерканное тело переезжает третья машина - серебристый "крайслер". Его убили трижды. Тут, конечно, не последнюю роль сыграли теннисные ассоциации...
Жуткий визг тормозов, мальчик дернул за руку дядю Джона. Дядя Джон очнулся, дико выпучил глаза. У него захолонуло сердце. Если бы не реакция Оайе, быть бы им сбитыми машиной, так внезапно появившейся из-за угла улицы Хеухео.
Перед ними стоял автомобиль, длинный как дирижабль. Непроницаемые траурные окна навевали ассоциации о катафалке. Джон вдруг врубился. Это был Президентский автомобиль - восемнадцатифутовый шестидверный "Роллс-ройс", сверкающий белым лаком.
Тонированное стекло в задней части автомобиля медленно опустилось, и Джон увидел столь же тонированное лицо президента Куакуйи. С минуту тот строго взирал на потерявшего дар речи американского писателя. Потом полные губы Куллала Манолу приоткрылись, обнажая в улыбке крупные белые зубы. В двух передних резцах сверкнули вставленные бриллианты.
– Джон Кейн, я полагаю?
– сказал президент Куакуйи на чистейшем оксфордском английском (придира-доктор остался бы доволен его произношением).
– Так точно, сэр, - почему-то по-военному ответил американский писатель, стесняясь своего американского выговора.
– Куда следуете с таким рассеянным видом?
– В американское консульство.
В теннис, знаете ли, договорились с доктором сыграть...– Это с каким же доктором?
– Его зовут Генри Уилсон, он из Великобритании.
– Хорошая страна. Я там учился.
Темная физиономия президента приобрела на миг вид, какой бывает у человека, вспомнившего приятные моменты прошлого.
– Прошу вас, садитесь в машину. Я вас подвезу.
– Стоит ли беспокоиться?.. то есть... простите... Ну, хорошо.
– Вот и славно, - сверкнул бриллиантами Куллал Манолу.
Пока Кейн лихорадочно соображал, в какую из шести дверей ему залезть, из машины выскочил быстрый черный человек. И вот перед Джоном открыли вход. Ливрейный лакей придержал дверцу. Да, это был лакей и именно ливрейный. Президент все-таки сидел в машине. Ему положено по статусу.
Куллал Манолу нажал кнопку на дверце, и стекло медленно поехало вверх. Огромная машина тронулась с плавностью отходящего поезда. Джона устроили напротив президента. Сидения оказались столь мягкими, что можно было в них утонуть. Джон проследил, чтобы мальчик не залазил с ногами и не испачкал дорогую кожу. Оайе, однако, вел себя прилично. Сидел прямо и во все глаза смотрел на своего президента.
В салоне сладко пахло цветами и не удивительно, их здесь везде было столько, что Джон невольно повел глазами, ища гроб. Гроба не было, зато далеко впереди, спиной к движению, сидели два черных человека с каменными лицами. На глазах у них были совершенно непроницаемые зеркальные очки. Тонтон-макуты, назвал их про себя Джон. В шутку, конечно, потому что Куллал Манолу в зверствах замечен не был. Все-таки он либерал. Даже по западным меркам.
Отдышавшись, Джон почувствовал, что в машине довольно холодно. Тихо шипел эр кондишн. Джон зябко повел плечами в рубашке с короткими рукавами. Президент же был одет подобающе: в светло-зеленую сорочку в мелкую полосочку, черный европейский костюм. На нем была даже ярко-малиновая жилетка и лимонного цвета галстук. В Нью-Йорке в таком наряде выступают комики в ресторанах. Но здесь было все как-то уместно, просто люди жарких стран любят яркие цвета.
– Как тебя зовут?
– спросил президент своего несовершеннолетнего гражданина.
– Оайе, сэр!
– Это ваш мальчик?
– президент, блеснув белками, перевел агатовый взгляд на американца.
– Нет. То есть, да, то есть... видите ли, у меня с его сестрой некоторые отношения, то есть ничего предосудительного... Мы даже хотим пожениться... А мальчик - сын Луллабая Эссмоя, вождя атолла Кок.
– Ах, Луллабая!..
– обрадовался Куллал Манолу.
– Хороший мальчик.
Президент неожиданно подался вперед и длинными пальцами пианиста потрепал Оайе по щеке. Джон подумал, что этот характерный жест - некий шаблон для всех Отцов наций (сразу вспомнились кадры старой трофейной кинохроники, где Гитлер обходит выстроившихся мальчиков из гитлерюгенда. Смотрит своими крысиными глазками из-под блестящего козырька фуражки, держа руки возле мошонки. Усы топорщатся. И вот он треплет за щеку обалделого от счастья ребенка. Идет дальше, опять треплет...).
– Что пишите новенького?
– вопрос адресовался, разумеется, писателю.
– Как вам сказать?..
– Джон зябко стал растирать, выступившую на руках "гусиную кожу".
– Из сюжетной прозы - практически ничего. Материал еще не накопился. А для себя... Так... в некотором роде мемуары...
– Хо! А не рановато ли приступать к Curriculum vitae*?
[*жизнеописание (лат.)]
– Все под Богом ходим... И потом, это не спрашивает. Само как-то выходит. (Боже! До чего же я косноязычно говорю!
– обругал себя Джон.
– Что такое "это"? фразу не можешь составить как следует. Где ум? Где талант? Вот так всегда, когда хочешь произвести впечатление, тебя охватывает умственная импотенция. К тому же, этот жуткий холод действует на нервы).