Атомная бомба
Шрифт:
«1. Поручить:
а) тт. Первухину (созыв), Круглову, Сабурову, Хрулеву и Завенягину при участии т. Курчатова и заинтересованных министров в 2-суточный срок подготовить с учетом состоявшегося обмена мнениями проект Постановления Совета Министров СССР об оказании помощи строительству заводов № 817 и 813, имея в виду необходимость всемерного усиления темпов строительства;
б) тт. Первухину, Круглову и Курчатову в тот же строк еще раз рассмотреть по существу проект графика строительно-монтажных работ по заводу № 817, исходя из необходимости сокращения намеченных сроков проектирования объектов, сроков строительства, монтажа оборудования и пусковых сроков,
Проект Постановления Совета Министров СССР по данному вопросу представить Председателю Совета Министров Союза ССР товарищу Сталину И.В.»
Через два дня Сталин подписывает Постановление об ускорении сроков строительства атомных заводов…
А тут беда с учеными — замерзают!
На «площадку» (так называли строительство комбината) приехали крупнейшие ученые страны — академики Бочвар и Черняев, доктора наук Займовский, вольский, русинов, Никольский и другие. В своих институтах и лабораториях они разрабатывали технологические процессы, и теперь им предстояло «внедрять их в производство». Дело было настолько новым и необычным, что приходилось постоянно что-то менять, уточнять, усовершенствовать.
Для ученых собрали финский домик — его называли «домиком академиков». Это был своеобразный «островок свободы» — ведь вокруг стояли бараки заключенных и солдат строительных батальонов. Казалось бы, к «домику академиков» должно быть отношение особое, но все силы и все материалы шли на основной объект — на остальное их просто не хватало. Ученые прекрасно знали ситуацию, да и сами были до предела заинтересованы, чтобы дела на объекте шли хорошо, а потому не роптали, не жаловались на свое житье-бытье.
А в их домике было ужасно холодно! Дело в том, что неподалеку начали строить небольшую котельную, чтобы обогревать домик ученых, но потом ее забросили. Лето в нынешних местах короткое, оно пролетело быстро — начались морозы.
Однажды к ученым случайно заехал один из руководителей комбината.
«Картину, которую мы увидели, забыть невозможно, — рассказывал он на оперативном совещании, — ученые сидели одеты кто во что горазд, в комнатах на полу были установлены кухонные электрические плиты…»
Было принято решение о штурме на котельной. Два дня стройка шла непрерывно. А потом пришло сообщение, что котельная действует.
Еще через пару дней академику Бочвару позвонил кто-то из руководителей ПГУ, кажется, сам Ванников. Спросил:
— Ну как, согрелись?
Андрей Анатольевич ответил:
— Пока нет, продолжаем мерзнуть, но работы на котельной идут…
Скандал разразился невероятный! Ведь история с котельной и «домиком академиков» дошла уже до Москвы и там получили заверения, что положение исправлено и бытовые условия ученых налажены.
Оказалось, что хотя котельная и начала работать, но тепло в домик не шло — в подающей воду трубе образовалась пробка: кто-то забил трубу старой телогрейкой. Так кто-то из заключенных пытался отомстить за себя и товарищей…
Несколько дней гэбисты пытались найти «вредителя», но сделать им этого не удалось, и тогда наказали всех заключенных, которые хотя бы минуту были на стройке котельной: после завершения строительства комбината они были отправлены на Колыму, откуда, как известно, возврата уже не было. Впрочем, судьба практически всех заключенных, строивших самые важные атомные объекты, была именно такой: ведомство Берии старалось не выпускать их из своих лап…
Звезда Харитона
Она горит на небосклоне ХХ века столь ярко, что мы очень часто обращаемся к ней не только в памятные даты, как, к примеру, 50-тилетие со дня первого испытания советской атомной бомбы, но и в буднях, стоит только заговорить о ядерном оружии. И сразу же спрашиваем себя: «А что по этому поводу подумал бы Ю.Б.?» В зависимости от ответа, принимается соответствующее решение… впрочем сам Юлий Борисович
Харитон однажды сказал:«Сознавая свою причастность к замечательным научным и инженерным свершениям, приведшим к овладению человечеством практически неисчерпаемым источником энергии, сегодня, в более зрелом возрасте, я уже не уверен, что человечество дозрело до владения этой энергией. Я осознаю нашу причастность к ужасной гибели людей, к чудовищным повреждениям, наносимым природе нашего дома — Земле. Слова покаяния ничего не изменят. Дай бог, чтобы те, кто идут после нас, нашли пути, нашли в себе твердость духа и решимость, стремясь к лучшему, не натворить худшего».
Это было сказано на финише жизни, когда академик Харитон стал чуть ли не сам Богом в физике. Он как звезда первой величины горел в науке, тем самым ярко освещая весь ХХ век. И таких звезд немного, может быть, несколько десятков, но меньше сотни — это точно! А Юлий Борисович Харитон вместе с Курчатовым, Зельдовичем, Щелкиным встал вровень с Оппенгеймером и Теллером 29 августа 1949 года, в день испытания первой атомной бомбы в СССР, хоть и похожей на американскую, но все же сделанную своими руками и сотворенную своими головами… И это дало возможность работать дальше уже спокойнее, ну а присмотр Сталина и Берии стал помягче, он уже не висел дамокловым мечом над ними. По крайней мере, над теми, кто был отмечен за августовский взрыв Звездами Героев. Но это уже итог гонки, в самом ее начале фамилия «Харитон» не фигурирует в документах «Атомного проекта СССР».
Уже приняты наиважнейшие решения и в правительстве, и в Академии наук СССР. Работы по атомному ядру расширяются: неутомимый Курчатов забрасывает правительство письмами, он не дает покоя руководителям Академии наук. В документах мелькают известные имена физиков — от академиков (Вернадский, Иоффе, вавилов, Капица, Хлопин) и до будущих научных светил (Скобельцын, Арцимович, Курчатов, Алиханов), но фамилии Харитона нет.
Он врывается в эту область вместе с Зельдовичем в 1939 году, и впервые об их работе говорят в превосходной степени на обсуждении доклада «Об итогах конференции по атомному ядру в Харькове» в Академии наук СССР. В стенограмме записано так:
«… здесь возникает вопрос: нельзя ли осуществить такую цепную реакцию.
Такого рода расчеты производились целым рядом исследователей, и, в частности, французские исследователи — Жолио, Перрен и другие пришли к выводу, что такая реакция возможна и, следовательно, мы стоим на грани практического использования внутриатомной энергии.
Однако на самом деле вопрос оказался значительно сложнее. Дело в том, что в этих расчетах не был учтен целый ряд добавочных и практически очень важных обстоятельств. На совещании как раз этому вопросу было уделено большое внимание, в частности, детальный и очень интересный расчет был выполнен и доложен сотрудниками Института химической физики Зельдовичем и Харитоном. Оказалось, что практически использовать внутриядерную энергию таким способом, во всяком случае, нелегко. Выводы, сделанные в этом докладе, вообще говоря, на данный момент надо считать пессимистическими».
С этого дня Яков Борисович Зельдович и Юлий Борисович Харитон уже не могли «растворится» во времени, они оказались на виду. Естественно, что оба были привлечены к «Атомному проекту»: оба оказались на «Объекте», и уже вместе шли к созданию атомного и термоядерного оружия.
Впрочем, весьма странно, что именно таким оказался путь Харитона! Вдумчивого исследователя не может не поражать «странность» этой судьбы: казалось бы, все было против того, чтобы Юлий Борисович стал носителем высших государственных тайн в СССР — по крайней мере, нас всегда учили, что люди с таким происхождением и такими родственниками, как у Харитона, в лучшем случае работали дворниками, но в подавляющем большинстве вкалывали на Колыме или Крайнем Севере. Судите сами, свидетельствует Главный конструктор А.А. Бриш: