Аустерия

А вот и его собственная жена! Со всей шестеркой, тьфу, чтоб не сглазить, как Господь Бог приказал. Шесть дней Господь творил мир, а на седьмой даже Он отдыхал.

Она тоже сразу его увидела. Налетела со всей командой.

— Куда бежишь? — одернул он ее. — К чему эта беготня?

— Что? Не видишь: горит?

— Что горит? Где горит? Еврейка, где пожар, а где мы?

— Да? Посмотри на себя! Красный как морковь. Того и гляди сам, упаси Господь, загоришься.

— И даже если горит Бог весть где, так вы с детьми должны устраивать бедлам?

— Это уже всё, конец! От нас ни косточки не останется.

Рыжий постучал пальцем по лбу:

— Ненормальная! Забирай детей и иди в дом! Хочешь, чтоб они простудились?

— Мир рушится! А ты? Обо мне ты подумал? О детях? Кормилец наш! Цадикова задница!

— Подумал ли я! Мне незачем думать. Я сразу знаю. Темная ночь, вокруг все спят, а ты кричишь! Посмотри, что делают другие матери. Иди, пускай мои крошки тоже очистятся!

Во дворе уже поднялась кутерьма.

Матери высаживали детей.

Мелкота сидела на корточках, задрав до пупа рубашонки. Двор заполнился шумом и гамом. Светленький толстячок вырвался из рук высокой черной матери и со смехом погнался за белым котом. Девочки-близняшки с расплетшимися косичками дергали мать за юбку и кричали, что хотят пить. Тоненькая женщина в светлом платье с большим бантом на груди успокаивала младенца, заходящегося от плача. Подбрасывала его, дула в ротик. Длинноносая с тяжелой нижней челюстью забрала у нее ребенка, шлепнула по попке, и у крохи выровнялось дыхание. Посреди двора высокая в бархатном платье, затканном золотыми звездочками, и кружевной шали тихонько напевая, укачивала дитя на руках. От одних к другим бегала большеголовая коротышка, тоже бездетная, как и длинноносая, жена самого красивого.

Жена рыжего в съехавшем набок парике ходила со своими шестерыми туда-сюда, но не могла найти для них места.

Рыжий тоже метался по двору.

— Бедненькие овечки! Хватит уже! А ну-ка, обратно в кухню! — покрикивал он. — Темно еще, ночь. Я вам скажу, когда надо вставать, когда надо идти, когда надо всё.

Никто его не слушал. Только собственные дети принялись бегать за ним и кричать:

— Папа! Папа! Что ты себе думаешь?

— Мама уже вас подговорила, да? — Рыжий вытер красным платком нос младшенькому. — Сморкайся! Хорошо сморкайся!

Подошла мать в съехавшем набок парике.

— Я их подговорила? Дети теперь сами умные. Их не надо подговаривать. Если у них такой отец!

— Ты о чем? Какой такой? Что прикажешь делать?

— Возвращаемся домой.

— Папа! Папа! Что ты себе думаешь! — кричали дети.

— Возвращаться? Сейчас, ночью? — защищался рыжий.

Их окружила кучка женщин.

— Да! Да! — кричала большеголовая коротышка. — Надо возвращаться!

— Бедняжка, она ведь права, — подхватила мать светленького толстячка.

Вперед выступила мать девочек-близняшек:

— Дорогие евреи! Если вы сейчас же не приведете мне сюда моего мужа, отца моих цыпочек, я пойду к ручью и утоплюсь вместе с детьми. Голодные, не выспавшиеся, а тут еще, ко всему, пожар.

— А мой муж! — Горбатенькая, раскинув руки, обнимала своих детей: справа — две девочки, слева — два мальчика. — У него со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было! Белый как мел, ни кровинки в лице! Я вчера заглядывала в дверь. Целую ночь просидел — с таким желудком! Ведь он должен пить натощак ромашку. Он всего этого, не приведи Бог, не выдержит. И нужно было мне убегать! Ничего с собой не взяла, только ромашку.

— И этот мешочек на груди. — Длинноносая протянула к горбунье руку, длинные худые пальцы рванули жабо с пуговичками и бантиками. — Что это? Серебряные кроны?

— Это все, что у меня есть, — оправдывалась горбунья. — Мужики уже не хотят брать бумажки. Не считают за деньги.

— А что у цадикши, ты видела? — Длинноносая потерла двумя пальцами уголки рта. — Целое состояние везет в платочке.

— Да уж конечно! — Жена рыжего шлепнула младшенького, который тут же заплакал. А стоило начать одному, тотчас подхватили остальные пятеро. — Посмотрите на моего мужа! Покажите мне второго такого глупца! Другой на его месте на одних квитлах бы нажился. Поглядите, дорогие сестры, на меня и на моих детей, это все наше с мужем богатство.

— А может, он еще что-нибудь к этому докладывает? — спросила длинноносая.

— Ой, женщины, женщины! — качал головой рыжий, задом пятясь к дому.

— Послушайте, еврейки, что я вам скажу! — Длинноносая сдвинула назад парик из овечьей шерсти, обнажив полоску обритой головы. — Надо что-то сделать. Лучше всего — разбудить цадика и вернуться домой.

— Разбудить, разбудить! Пускай покажет, что он умеет! — хлопнула в ладоши мать девочек-близняшек. — Пусть сделает какое-нибудь чудо! Необязательно большое, пусть будет маленькое чудо. Сейчас, на рассвете, человек самый легкий, и легче всего сделать чудо. Жена моего брата лила воск и ворожила деревенским бабам. Она говорила, что на рассвете ветер поднимает человека, поэтому надо класть ему в карман что-нибудь тяжелое, кусочек железа.

— Чушь городишь! — махнула рукой длинноносая. — Какое там чудо! Чудо, что он сделал себе наследника.

— Может быть, попросить молока для детей? — тихим голосом предложила мать светленького толстячка.

— Может, купить что-нибудь у крестьян? — добавила тоненькая женщина в светлом платье с большим бантом на груди. На руках она держала грудного младенца. Тот просыпался и заходился от плача. Мать подкидывала его и дула в ротик.

— Ша! — Длинноносая скосила маленькие глазки. — Цадикша идет.

Медленно приближалась жена цадика в серебристо-черной шали, заложенной за уши. За ней шла толстая кормилица с ребенком.

— Ты о чем говорила и почему замолчала? — Жена цадика смотрела прямо в лицо длинноносой.

— Ни о чем мы не говорили. Так просто. — Жена рыжего поправила парик. — День еще не начался, а мои шестеро, чтоб они мне были здоровы, уже открыли глаза. А вместе с глазами они открывают рот. Откуда я им возьму? У меня что, магазин? У моего мужа богатый тесть? — Жена рыжего зыркнула глазом сперва на горбунью, потом на длинноносую. — У детей, благодарение Богу, есть отец, чтоб он долго жил, но он занят чужим делом, не своим. Дети пускай остаются голодными!

— Чужим делом? — Жена цадика возвела глаза к небу.

— Красавица моя! — Длинноносая погладила цадикшу по руке. — Не нравится мне этот пожар.

— А мне нравится? — ответила та.

— Большая разница! Когда имеешь такого мужа! Пусть он только проснется! Ни у его жены, ни у ребенка волос с головы не упадет.

— Если не упадет, то ни у кого. — Цадикша обвела взглядом женщин.

— Надо разбудить всех мужей! — вступила в разговор большеголовая коротышка.