Авеню Анри-Мартен, 101

Оперевшись о парапет, впившись друг в друга губами, Франсуа и Леа под иллюзорным прикрытием ночи сплелись в крепком, опьяняющем объятии и отдали себя во власть нахлынувшему потоку страсти…

Над рекой, воспетой прекрасными поэтами, долгое время виднелись их плавно покачивающиеся силуэты. Боги были на их стороне: ни один патруль, ни одна немецкая машина не появились в этом месте и не нарушили их счастья.

На следующий день утром Леа рассказала Камилле, как она ловко подсунула подпольную газету в официальные издания для посетителей «Максима». Камилла так весело смеялась над описанием сцены в ресторане, что не решилась даже для порядка поворчать на Леа за ее выходку.

— Вчера звонила твоя тетя Бернадетта и сказала, что Люсьен доехал нормально и пребывает в более-менее добром здравии. Жандармы отправили Пьеро к мэтру Дельмасу. Похоже, что он намерен держать его в большой строгости, как в пансионе иезуитов.

— Я знаю, мой кузен Филипп мне об этом уже сообщил. Бедный Пьеро… А тетя Бернадетта говорила что-нибудь о Рауле и Жане?

— Их мать не имеет о них никаких новостей. Она снимает небольшую комнату в Бордо и каждый день ездит в форт «А». Но ей по-прежнему отказывают в праве посещения. Она даже не уверена в том, что они находятся в форте. Все надежды возлагает только на обращение к префекту. Тот обещал навести справки о судьбе Жана и Рауля и походатайствовать за них перед оккупационными властями.

— Лучше бы она сразу пошла к немецким начальникам, чем к человеку, получающему приказы из Виши.

— Да, возможно… но это так сложно. Префект, надо думать, будет действовать честно.

— Честно? По отношению к кому?

— Ну, не знаю… Это ведь должностное лицо…

— Должностное лицо!.. Которое скрупулезно подсчитывает количество евреев, отправленных в Германию, не забывая и детей.

— Знаю. Когда я была в лагере Мериньяк, там только об этом и говорили. Где они теперь?..

Женщины грустно замолчали.

— Говорю вам, что не хочу туда идти.

— Леа, еще раз умоляю, я не могу отказаться от визита и в качестве услуги прошу вас составить мне компанию.

— Вновь смотреть на рожи этих сволочей, воров и убийц! Да меня стошнит. Я этого просто не вынесу.

— Ну ладно. Если вы не хотите сделать это для меня, то сделайте это для себя.

— Что вы имеете в виду?

— То, что деятельность вашего дяди и некоторых его друзей хорошо известна этим господам. Гестаповцам наверняка понравилось бы вас допрашивать…

— Но вы мне говорили…

— Это было несколько месяцев назад. Ситуация меняется каждый день, и я не удивлюсь тому, что однажды сам окажусь на допросе в качестве обвиняемого.

— Почему?

— Потому что они подозревают меня в не совсем корректном отношении к ним.

— Франсуа, вы хотите сказать, что вас арестуют?! — воскликнула, побледнев от тревоги, Леа.

— Дорогая, неужели вас это будет волновать?

— Прекратите надо мной издеваться! Вы же прекрасно знаете…

— Что я прекрасно знаю?

— Ничего! Вы несносны. Я пойду с вами.

Он привлек ее к себе. Она чувствовала его сильное мускулистое тело, силу его рук. Ей даже было немного больно от его объятий.

— Спасибо. Я надеюсь, что, увидев вас в гостях у месье Школьникофф, они подумают приблизительно следующее: если бы эта милая девушка имела хоть малейшую связь с Сопротивлением, она вряд ли стала бы лезть в «волчье логово».

— А если они подумают обратное?

— Тогда остается уповать на Бога и постараться быстренько исчезнуть.

— Как мне, по-вашему, стоит одеться?

— Очень скромно. Не хочу, чтобы вы походили на этих светских клуш. Наденьте то длинное простенькое платье, которое вы накануне перешивали. Оно, наверное, сейчас уже готово?

— Да, благодаря Камилле, которая помогла мне отделать горловину. Я не очень-то большая мастерица шить. Пойду переоденусь, я быстро.

— Вот, поставьте эти орхидеи в вазу.

— О! Они великолепны! Спасибо.

— Вы прекрасны! Просто прекрасны! Не правда ли, Элен?

— Мадемуазель очаровательна, несмотря на простоту и скромность туалета. Почему вы, дорогая, не носите украшений?

— Потому что у меня их нет, мадам.

— Как?! У такой прелестной девушки, как вы?.. О чем вы только думаете, Тавернье? По-моему, не в ваших правилах быть скрягой в отношениях с женщинами. Вам должно быть стыдно.

— Да, вы правы. Но мне нужен ваш совет. У вас отменный вкус.

— Это верно. Завтра ко мне придет ювелир с улицы де Ла Пэ, который должен принести несколько безделушек. Приходите, я буду рада… — ласково проворковала она. — Но что с вами?

— Пустяки, небольшая боль в руке. Ничего серьезного, память о старой ране.

Прибытие новых гостей вынудило хозяйку дома оставить их общество.

— О! Фриц, я всегда так рада видеть тебя в своем доме.

— Быть вашим гостем большая честь для меня, дорогая Элен! Я посмел привести с собой генерала Оберга, который сохранил трогательные воспоминания о замечательном обеде, устроенном тобой и Мишелем в честь моего приятеля, рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Оберг выступил вперед, щелкнув каблуками.

— Мое почтение, мадам.

— Добро пожаловать, генерал.

Леа оглядывалась, даже не пытаясь скрыть свое изумление.

— Зачем вы меня только что ущипнули? — спросил Франсуа.

— Удивительно! Я, должно быть, сплю… Что вы сказали? Ах, да… Затем, что в моем присутствии вам следовало бы избегать подобных любезностей с этой женщиной.

Франсуа Тавернье рассмеялся и взял два фужера с шампанским с подноса, протянутого слугой.

— Пью за ваше здоровье. Вы — неотразимы.

Леа задумчиво покрутила фужер, затем одним залпом опустошила его.

— Быстренько дайте мне еще один.

Он протянул ей еще фужер.

— Да, это местечко действительно пользуется успехом. Не хватает лишь Рафаэля Маля. Гляньте-ка, что здесь за публика.

В роскошном салоне с дорогой мебелью, с картинами известных мастеров на стенах, с великолепными старинными коврами на полу и потрясающими шелковыми обоями собралось довольно-таки пестрое общество: красивые солидные дамы, злоупотреблявшие косметикой и обвешанные тяжелыми дорогими украшениями; немецкие офицеры, весьма напыщенные и чопорные в своей черной или зеленой форме; два-три смазливых юноши, одетых, как стиляги, и с лицами шалопаев и жиголо; дельцы цветущего вида; типы с подозрительной наружностью, несмотря на смокинги, которые, впрочем, сидели на них мешком; подходивший то к одному, то к другому гостю и болтающий без остановки Мишель Школьникофф, который, казалось, не снимал смокинга с той встречи в ресторане, настолько он был помят. Сейчас Мишель разговаривал с низеньким темноволосым мужчиной с пижонской прической. Оба они курили толстые сигары. Коротышка обернулся и остановил взгляд своих серо-зеленых глаз на Леа, которая невольно отпрянула назад.