Август, воскресенье, вечер

Она загадочно ухмыляется и постукивает указкой по столу, несколько человек с любопытством оглядываются, и я, уронив на пол ручку, неловко вскакиваю и через весь класс тащусь в подсобку.

Волков уже там — прищурившись, в полумраке читает надписи на разбросанных повсюду приборах, дверь за спиной скрипит и захлопывается, и мое сердце совершает кульбит, а мозг взрывается от короткого замыкания.

Я отключаю все сомнения и лишние мысли, бросаюсь к нему и изо всех сил обнимаю.

Он напрягается, не отвечает на мой порыв, но не отшвыривает, как глупого нашкодившего щенка, и я воодушевленно шиплю:

— Вань, спасибо тебе. Спасибо! У меня в голове не укладывается, что вот так просто, нелепо и глупо меня могло навсегда не стать. Но, если бы не ты… именно так бы все и закончилось. Прости меня, пожалуйста. За все тупые поступки и слова. Я так виновата перед тобой!.. Мне очень плохо из-за этого, правда!

— Принимается, — быстро шепчет он, кладет горячие ладони на мою талию и, укутав меня теплом и ароматом миндального кофе, прижимает к себе. Но тут же отпускает, отступает в потемки и подхватывает два больших картонных короба: — Кажется, я нашел барометры. Подержи, пожалуйста, дверь!

* * *

Мама обещала быть поздно, и я, зашвырнув сумку под кровать, бесцельно брожу по пустым комнатам. В груди гудит и вибрирует ток, блаженная улыбка не стирается с лица.

Подогреваю в микроволновке обед, вооружаюсь ложкой и с ногами взбираюсь на кухонный диван.

В доме царит звенящая тишина и стерильная чистота — после визитов отца мама старательно наводит порядок и возрождает из хаоса подобие нормальной жизни. Мне тоже давно пора прибраться в своей — нагромождения из наломанных дров перекрыли пути к мечтам и к возможному отступлению.

Загружаю тарелку в посудомойку, увожу с книжной полки пачку отцовских денег и иду в магазин. Набиваю два вместительных пакета крупами, консервами, фруктами и сладостями, а еще — покупаю пятидесятилитровые мешки для мусора и перчатки из толстой трикотажной ткани со смешными пупырышками.

Игнорируя вернувшуюся в тело разбитость, продираюсь к заросшей кустами и сухостоем избушке и, оставив ношу у спящих лодок, натягиваю перчатки.

Битый час я в поте лица подбираю и складирую в мешки смятые алюминиевые банки, бутылки, пакетики и прочий мусор, с моей подачи скопившийся тут за долгие зимние месяцы. Упорно волоку его к свалке, возвращаюсь за новой порцией, выбиваюсь из сил, но ни за что не отступлю и не сдамся.

Вишни и черемуха отцвели, молодая трава засыпана ковром из белых лепестков, в ветвях надрывается все тот же пьяный от весны соловей. Владения ведьмы, как и часть моей совести, очищены — пусть пока это свершение далось мне с огромным трудом.

Оставляю продукты на покосившемся крыльце и на цыпочках крадусь к тропинке, но позади с треском раскрывается ветхая деревянная рама, и старушечий голос торжественно декламирует вслед:

— Мир, спокойствие и милость Божия будут с тобой, дитя! А во мне ты больше не нуждаешься!..

* * *

Глава 27

Мама самым ранним рейсом уехала в салон к тете Яне — застать ее дома не получается уже второе утро, в воздухе витает почти осязаемое напряжение, и где-то в глубинах моей обновленной души копошится тревога.

Ночью звонил отец, родители долго общались на повышенных тонах, но я, сколько ни прислушивалась, так и не смогла разобрать причину скандала.

Мы всегда жили в параллельных реальностях — не посвящали друг друга в проблемы, не сочувствовали и не делились советами, и такой расклад для меня не в новинку. Но сейчас даже я интуитивно улавливаю: в нашем ненормальном, перевернутом вверх тормашками семействе стряслось нечто из ряда вон выходящее — что-то похлеще пущенной в ход пряжки ремня, заряженного карабина у лба, ухода отца к Кристинке и ее якобы беременности.

Взлохмачиваю влажные волосы и вваливаюсь на залитую солнцем кухню — в ней все еще воняет куревом, и это тоже зловещий знак. Однако больше на мамину подавленность ничто не указывает — на столе под салфеткой притаились легкий завтрак и свежий сок, поверхности предметов и посуда сияют чистотой.

Во мне курсирует неведомая светлая энергия, и вдохновение шипит в груди пузырьками лимонада. Сегодня четверг, четыре урока, скоро начнутся выходные, в которые, впервые за много лет, мне будет нечем себя занять. Как же много времени и сил высвобождается, когда отпускаешь предрассудки и перестаешь соответствовать чужим ожиданиям!..

До каникул чуть больше недели, а еще я через полчаса увижу Ваню, и ощущение праздника захлестывает сияющей волной.

На первый взгляд, мой порыв в подсобке ничего не изменил, но это всего лишь видимость. Волков несколько раз оказывался рядом, придерживал закрывающиеся двери и пропускал меня вперед, вчера после химии он поднял мой упавший на пол карандаш и молча вернул на парту, а на традиционный вопрос Надежды Ивановны «Кто дополнит?» не стал громить мой не самый блестящий ответ.

Я надеваю джинсы и толстовку цвета хаки, набрасываю на шевелюру капюшон и тащусь к школе. На всякий случай звоню Рюмину, но тот скорбным голосом докладывает, что идет на поправку не так быстро, как хотелось бы, и до понедельника просидит дома. Терпеть не могу, когда Илюха пытается обманывать — тем более, что врать мне он вообще не умеет. На самом деле, все гораздо проще — его тетка работает участковым педиатром, ей под силу вытворять любые чудеса с медицинскими справками, а Илюха этим бессовестно пользуется.

Но я несказанно рада, что еще на несколько дней избавлена от его нытья, плевков яда в адрес Волкова, назойливой камеры телефона и преданного щенячьего взгляда.

* * *

Несмотря на неведомую хворь вожака, Владик и Ринат находят в себе силы заявиться на занятия — о чем-то перетирают возле курилки, с грозным видом зажимают в зубах сигареты и нервно озираются по сторонам. По коридорам тут же проползает слушок, что Волков давно их поджидает и точно устроит показательную ответку с кровавыми соплями и извинениями оппонентов на камеру.

Волков, заслышав это, лишь фыркает и усмехается:

— Пусть не ссут, я не собираюсь о них мараться! — И Инга горячо его поддерживает:

— Действительно, ну их!.. Они поступили ужасно, но нужно быть выше всего этого и в любой ситуации оставаться человеком.

Ее слова царапают по живому — отворачиваюсь от созерцания Ваниного лица, сжимаю в пальцах ручку и увлеченно рисую в черновике причудливые завитки и цветочки.

За этот месяц Бобкова сильно изменилась — взгляд стал увереннее, а голос — громче, теперь ее можно увидеть с широкой улыбкой, с неброским макияжем, в новой одежде. Она внятно отвечает у доски, ходит в столовку или гуляет по саду в компании Петровой и остальных девчонок, и Волков больше не пасет ее так явно и самозабвенно.

Строго говоря, он никогда ее и не пас, просто наблюдал со стороны и помогал, — это мои раздражение и злоба изрядно искажали картинку.

Сам же Волков на переменах с отсутствующим видом слоняется по коридорам, сидит за своей партой, уткнувшись в телефон или попросту спит, положив под щеку согнутый локоть.

Когда он присутствует в классе, меня тоже одолевает желание притулиться в укромном уголке, свернуться калачиком и уснуть. От тепла, покоя и давно забытого ощущения уюта, которое он во мне пробуждает.