Август, воскресенье, вечер

Повисает тишина — звенящая, оглушающая, тягучая, и я могу поклясться, что отчетливо слышу в ней гулкий стук двух сердец. Меня бросает в мучительный жар и дрожь, и вдруг настигает ослепительное прозрение — все мои метания, глупости, стремление быть замеченной и исправиться случились лишь потому, что я… с первого дня в него влюблена?..

Я вцепляюсь в бархатный подлокотник дивана и до боли закусываю губу. Но будь я проклята, если прямо сейчас этот мутный Волков не посылает мне смешанные сигналы!

— У меня еще один вопрос… — я рискую запалиться и быть уличенной в жалком сталкерстве, но, после объятий в подсобке и его сегодняшней сокрушающей искренности, уже ничего не боюсь. — Я видела твою страницу в сети. Что случилось с твоей девчонкой?

* * *

Глава 30

Волков вздрагивает, хмуро пялится, но отбривать меня, кажется, не намерен. Пару мгновений он подбирает слова и вздыхает:

— Ну… Тогда тебе придется выслушать довольно долгую и поганую историю.

— У меня вагон времени! — торжественно объявляю я.

— Ок, сама напросилась. Моя мать свалила отсюда сразу после школы и не смогла получить нормального образования: так, всякие курсы, сомнительные «корочки» и распечатанные на бытовом принтере сертификаты. Постоянной работы у нее нет, и, сколько себя помню, мы кочуем по съемным углам. По понятным причинам, я часто менял школы и не успевал ни с кем подружиться. В начальных классах мать пробовала не выдергивать меня из коллектива, но добираться на метро было слишком долго, я выматывался, опаздывал и огребал от учителей, и от этой идеи мы вынужденно отказались. Вечный новенький. Поневоле присматриваешься к людям во все глаза, подмечаешь всякое. Со временем у меня выработалась привычка быть всегда настороже, держать удар и не обрастать обременительными связями: все равно максимум через учебный год придется уходить.

Школа, в которую я перевелся в девятом, считалась престижной — в ней учились и отпрыски богатеньких семей, и дети простых работяг, которым «посчастливилось» быть туда зачисленными тупо по месту жительства. Там была своя атмосфера — всем заправляла истеричка Ульяна и четверо ее гамадрилов. Мажоры при деньгах и связях. И я оскорбил их в лучших чувствах — не проявил должного почтения ни к ним, ни к Ульяне, зато как-то быстро сблизился с Ксюшей, соседкой по парте. Мы оба были нищие, но гордые. Ксюша жила с бабушкой, часто болела, на учебу забивала, но была очень, до остановки сердца красивой и увлекалась фотографией — любила с неожиданных ракурсов снимать всякие стремные места — промзоны, пустыри, гаражи, заброшки. Над ней издевались, но, вроде бы, самую малость — ну, прямо как вы над Ингой. Подумаешь, испорченные вещи, синяки, выдранные волосы и пара шрамов на запястье. Она не жаловалась, и всем было пофиг, когда ее толкали в грязь или топили физкультурную форму в толчке. Но я в первый же день за нее заступился. Не из благородных побуждений. Просто до одури захотелось произвести на нее впечатление. Я съездил одному из уродов по морде, и свора настолько сильно растерялась, что даже на пару недель отстала. Мы с Ксюшей начали подолгу гулять — разговаривали, фотографировались, смеялись. Забуривались к ней после уроков, пока бабушка была на смене, и, ну… находили, чем заняться. Мне нравилось видеть ее счастливой и восторженной, слушать рассуждения, видеть улыбку, держать за руку. Вместе мы становились нерушимой силой. Когда я смотрел на нее — отключался и понимал, что больше от этого гребаного мира мне ни черта и не нужно. Ха. Может, ты и права. Чудеса иногда случаются.

Он замолкает, сжимает и разжимает кулак, а я ерзаю от нетерпения и дурных предчувствий. Пауза затянулась, и я выдергиваю его из воспоминаний:

— А что было дальше?

— Да травить нас начали, — усмехается Волков. — Травить люто. Примерно за неделю до этого стерва Ульяна подвалила ко мне прямо в туалете и предложила ну, типа… отношения без обязательств. Я знатно офигел и, естественно, отказался, она взбеленилась и дала своим дружкам команду фас. Я провожал Ксюшу домой, нарывался во дворе и являлся домой с разукрашенной рожей. Правда, они тоже не всегда досчитывались зубов. Мать не выдержала — пошла разбираться, директор вызывал родителей всей «великолепной четверки», но из школы вышибли только меня — вот тебе и еще одно чудо.

Прошлой зимой мать в очередной раз нашла работу получше, а жилье — подешевле, мы забрали документы и съехали. В новую школу меня приняли при условии, что я буду паинькой, и я честно держался. С Ксюшей мы виделись только по субботам и воскресеньям — ехали через всю Москву, чтобы пару часов побыть вместе. Она клялась, что, как только я ушел, градус напряжения понизился, шакалам доходчиво объяснили, что они тоже на карандаше, и в школе воцарилась тишь да гладь. Я и подумать тогда не мог, что она просто жалеет меня и правду не рассказывает.

А в марте мою страницу в ВК стали заваливать гадкими пошлыми комментариями, тысячами комментариев. Поначалу я не врубался, но какая-то добрая душа скинула в личку ссылку, я проверил ее и… В общем… — Волков откашливается и севшим голосом продолжает: — Они отомстили — и ей, и мне. Притворились друзьями, пригласили Ксюшку на вписку в честь восьмого марта, подсыпали что-то в колу, раздели, сделали видео и залили на борду для извращенцев. Пришлось закрыть комменты на странице, но фотоработы Ксюши я не удалил — она их любила, а я не стыдился ее и не собирался предавать. Но Ксюша перестала ходить на занятия и отвечать на звонки. Я приезжал каждый день, караулил у школьного стадиона и в ее подъезде, ломился в запертую дверь и возвращался домой. А через месяц узнал, что она…

Он резко отворачивается, проводит пальцами по щеке, моргает и подавляет прерывистый вздох.

— Летом мать отправляла меня в лагерь для трудных подростков, а с сентября я с нездоровым упорством начал учиться: открывал рандомную книгу и заучивал наизусть, брался за все проекты, даже если приходилось сутками не спать. Но в этом апреле случайно встретил в парке одного из уродов. Он скривился и заблеял, что Ксюшка сама этого хотела, и я разукрасил ему табло. Довольно серьезно, он в больницу попал…

Я шмыгаю носом и безуспешно вытираю рукавом потоки слез. Ваня замечает, что я не в порядке, выдвигает ящичек стола и протягивает мне бумажную салфетку.

— Вот так. Дальше не особо интересно… — он словно извиняется за излишнюю искренность и опять взъерошивает волосы. — Меня вышибли и из этой школы. Решали вопрос с уголовкой, но мать так убивалась и унижалась перед отцом потерпевшего, что заявление тот все же забрал. Тут еще и бабушку парализовало, и мать решила выдернуть меня оттуда. С корнями. А здесь — сюрприз, та же ситуация, только чуть более лайтовая. Чего ты от меня хотела? Чтобы я не попытался ничего изменить?

— Прости… — беззвучно шепчу я.

— Лучше скажи, откуда у тебя синяки, Лер? — он внезапно меняет тему и застает меня врасплох.

— Откуда ты…

— Видел. Случайно. У тебя юбка задралась, когда я вытаскивал тебя из воды. Так откуда?

От испуга закладывает уши, но я поглаживаю мягкий теплый бархат подлокотника и пожимаю плечами:

— Воспитательные методы отца. В нашей семье так заведено. Раньше я была уверена, что это заслуженно.

— У меня нет отца, но даже я на сто процентов уверен, что это ненормально… — Волков подается вперед и подпирает подбородок кулаком. — Тебе досталось из-за слитого теста?

— А если и так? — я комкаю салфетку, прячу в карман и смотрю в упор: — Это всего лишь чертов конкурс. Попытка не пытка, а я даже не знаю пока, куда хочу поступать. Я отвечу и на вопрос, почему сдалась без боя и пропустила Ингу. Ты абсолютно прав: она должна учиться дальше и все равно бы победила, а мне бы потом нечем было гордиться. Ты хотел ее спасти? А я спасаю себя. Я сделала это для себя. Закрыли тему!

* * *

Бледный Волков пялился на меня как на призрака или как на неизвестную науке форму жизни — настороженно, растерянно, с пристальным интересом, сомнением и… виной? Он провел меня через темный коридор, но вызвался проводить и до калитки и… на прощание снова обнял.