Август, воскресенье, вечер

После эпичного заплыва во мне будто что-то сломалось. Болит и пульсирует душа, ноет тело, черный космос заразил меня способностью чувствовать все слишком остро, сопереживать ближним и видеть то, что раньше было скрыто. И мысль о неведомом прошлом Вани не оставляет в покое.

* * *

Истошный ор петуха вклинивается в сумбурную картинку из разноцветных пугающих образов. С трудом разлепив глаза, я сверяюсь со временем — еще страшная рань, до будильника целый час. Накрываю ухо подушкой, поворачиваюсь на другой бок, но тут же вскакиваю как ошпаренная и превращаюсь в слух. По окутанным в утренние сумерки комнатам разлетаются всхлипы, тихий плач и запах зажженной сигареты — мама опять не в порядке.

Отбрасываю одеяло, выскальзываю за дверь и босыми ногами шлепаю на кухню.

Мама, уже одетая в джинсы и клетчатый пиджак, курит возле открытой рамы, худые плечи сотрясают рыдания, похожие на конвульсии.

— Может, расскажешь уже, что случилось? — хриплю я, скрестив на груди руки, и она, вздрогнув, оглядывается.

— Да, пожалуй. — Мама тушит окурок, убирает пепельницу на подоконник и прочищает горло глотком кофе. — В общем, отец собрался официально развестись и жениться на этой ушлой стерве. Да, так и сказал, представляешь? Ну и черт с ним, Лер. Ты права: как бы мы ни старалась, хорошими для него быть не получалось. Он специально придирался к тебе и испытывал на прочность меня, хотя давно решил от нас отделаться. Искал повод, сволочь. Черт с ним, скатертью дорожка.

Меня пронзают испуг, острое сожаление и уже слишком хорошо знакомая вина — это я накосячила с тестом и пошла против воли папаши. Я умоляла маму подать на развод, учила уму-разуму, пыталась бунтовать, потому что была уверена: он слишком зависит от нас, мы можем торговаться и диктовать условия, когда он отходит от приступов ярости. Только вот по всему выходит, что он действительно вознамерился сбросить нас со счетов, забыть и никогда не вспоминать…

— Как же мы будем жить? — я подлетаю к столу и залпом допиваю мамин кофе, и она аккуратно стирает пальцами слезы:

— Подам на алименты. С паршивой овцы…

— Но этого не хватит! Тут за одно только газоснабжение в месяц начисляют больше десятки!.. Хочешь, я пойду работать, мам?

— Нет, что ты! На твой век еще хватит трудностей… Знаешь, я же на обучение записалась. Еще неделя занятий, и мне дадут сертификат. Оформлю нужные документы, и меня примут к Яне в салон — клиенток много, девочки там зашиваются.

В сумрачную кухню робко заглядывает солнце, я мгновенно осознаю, на какой подвиг, отчасти и ради меня, решилась мама. Я едва сдерживаюсь, чтобы не кинуться к ней на шею и не расцеловать, но мама лишь кисло улыбается и, подхватив сумку, спешит на автобус.

* * *

Глава 28

Подливаю в опустевшую чашку кофе из медной турки, жую бутерброд, перевариваю услышанное и погружаюсь в странную, ничем не мотивированную, но граничащую с блаженством радость. Я верю: все получится. И у мамы, и у меня. Мне больше не придется вздрагивать от каждого стука, рева мотора под окнами и черных машин, проносящихся по дороге.

Душнила Рюмин снова не поджидает меня у калитки, зато в нее тычутся широкие сопливые носы коров, гуляющих по поселку на свободном выпасе. Замахнувшись мешком со спортивной формой и кроссовками, отпугиваю непрошеных гостей и, покатываясь со смеху, выруливаю на главную улицу.

Старшаки из одиннадцатого, облаченные в строгие костюмы, обгоняют меня у церкви, выпытывают, чем я заразила Рюмина, гогочут и улюлюкают, но я не обижаюсь — идиотское поведение случается и от волнения. Сегодня несчастным предстоит очередная репетиция ЕГЭ, а в понедельник — поездка в задонскую школу уже на настоящий экзамен по математике.

Несмотря на ранний час, погода обещает быть теплой и солнечной, к буйству цветущих сиреней присоединился благоухающий медом жасмин. От сочетания ароматов и красок кружится голова и заходится сердце — впереди три месяца летних закатов и рассветов, окутанных туманом свободы, предчувствий и снов наяву.

Я опять выпадаю из реальности, но кто-то резко дергает рукав моей толстовки, и я с пробуксовкой торможу.

Надо мной возвышается бледная Раиса Вячеславовна, от нее за версту несет шоком и корвалолом.

— Ходорова, ну как же так? Ума не приложу, как могло произойти такое ЧП! Ты все десять лет была лучшей ученицей по уровню подготовки, у тебя самый высокий средний балл!

Свершилось: классная узнала результаты дурацкого теста, а я, сколько ни прокручивала в мыслях этот момент, все равно оказалась к нему не готова. Поправляю болтающийся за спиной мешок с кроссовками и на ходу придумываю оправдания:

— Я плохо себя чувствовала и не смогла сосредоточиться. Не смертельно, я и без этих курсов в универ поступлю. Пусть квотой пользуется Инга, она ведь тоже достойна…

— Способности у Бобковой, безусловно, есть, но… Твой папа уже в курсе? Он не будет иметь претензий к школе за то, что мы это допустили? И еще… не могла бы ты ему передать, что перевод уже второй месяц задерживается? Я не смогу больше содействовать вам в завышении оценок по остальным предметам.

— Что? — я давлюсь майским воздухом и вырываю руку из ее крепкого захвата. — Отец платил вам за мои оценки?! А… Анна Игнатовна знала?

— Анна Игнатовна такое не одобряла и пресекала на корню, но тебя и Илюшу всегда жалела… — Раиса вспыхивает и отводит глаза, а мне вдруг становится до тошноты противно и горько. Все вокруг прикрывают лишь свои задницы, заботятся о престиже и видимости нормы, и их не интересуют причины и следствия. Если ты забитый и бедный и не имеешь нужных знакомств, тебе никогда не достигнуть желаемого. Никто и с места не сдвинется ради спасения утопающего. Разве что… Волков.

Я отшатываюсь, изображаю пластиковую улыбку и заверяю:

— У отца точно не будет претензий, Раиса Вячеславовна! И перевода, видимо, тоже. Он нас бросил, теперь ему на меня наплевать. Можете спокойно объявлять результат.

Раиса жаждет подробностей, но тут же поджимает губы и отваливает, а я едва сдерживаю внезапное желание во весь голос заорать.

Выходит, Волков действительно ни при чем, его приезд по чистой случайности совпал с отцовским решением больше не покупать мне оценки, и из-за этого на меня посыпались школьные неприятности. Но Ваня зрит точно в корень — я никогда не была лучшей, а действительно достойной ученице Инге попросту перекрывали кислород. Хорошо хоть, я узнала всю правду сейчас, а не в сорок, как моя бедная, ни к чему не приспособленная мать.

Решение прогулять назревает спонтанно — дождавшись, когда классная скроется в холле, я сворачиваю с тротуара и спешу к короткому зеленому составу, скучающему на куцем отрезке шпал.

Взбираюсь в пахнущее мазутом и ржавчиной нутро, падаю на выжженное спичками сиденье и на пару мгновений зарываюсь носом в ладони. Меня окружает полнейший разгром, помойка и запустение, от большой воды веет холодом и ужасом, но луга за школьным садом покрылись желтым ковром одуванчиков, а безоблачное небо приобрело насыщенный оттенок лазури.