Август, воскресенье, вечер

— Внимание: белый танец! Дамы приглашают кавалеров!

* * *

Глава 5

Благодарно улыбнувшись своему лучшему другу, я решительно сметаю с пути ринувшуюся к Ване дуреху Петрову и, тряхнув пышной гривой, предстаю перед ним во всей красе. Голубки прекращают шептаться, Волков поднимает на меня огромные черные глаза и ошалело пялится, а мое струхнувшее сердце мгновенно уходит в пятки.

— Я не танцую! — предвосхищая мой вопрос, выдает он, но тут же примирительно добавляет: — Не умею, прости.

— Вообще-то, от белого танца нельзя отказаться, — отступать некуда, я топорно вру и, скорее всего, выгляжу глупо и жалко. Его повторный прилюдный отказ будет поистине унизительным, а унижений мне сегодня хватило сполна и дома… Переминаюсь с ноги на ногу, беспомощно хлопаю ресницами, готовлюсь к мучительной смерти от позора, но Волков прищуривается и, кажется, просекает, что я тону.

— Хорошо, — он встает, извиняется перед Ингой и неспешно идет к площадке. Разворачивается, вырастает передо мной и обхватывает горячими ладонями талию. От его внезапной близости и тепла происходит необъяснимое — из-под ног резко уезжает земля. Чтобы не упасть, я в смятении повисаю на его шее.

Он едва заметно отстраняется и увлекает меня в танец.

Я подчиняюсь каждому его движению, в оцепенении рассматриваю острую скулу, приоткрытые губы, шнурок капюшона и жилку, пульсирующую на шее. От него пахнет моим любимым миндальным латте с карамелью, и стук сердца в ушах превращается в монотонный гул. С землей определенно что-то не так — теперь я от нее отрываюсь, подлетаю ввысь и парю над черными соснами…

Молчать рядом с ним опасно и совершенно невыносимо, и я неуверенно пищу:

— Почему ты сказал, что не умеешь танцевать?

— Потому что «не умею» — самая лучшая отмазка, когда не хочется что-либо делать.

Он ухмыляется, и мятное дыхание щекочет кожу над моим пылающим ухом.

— Вы теперь встречаетесь? Ну… с Ингой.

— Мы теперь дружим.

— Серьезно? Как такое возможно? Она же… вообще не красавица.

— Она интересная и очень умная. И вполне симпатичная.

Медляк заканчивается, шарканье подошв по брусчатке стихает, а я категорически не хочу возвращаться в реальность и вцепляюсь в мягкую ткань Ваниной толстовки. Над берегом тут же раздается следующий трек, еще более романтичный и длинный — наверняка, Рюмин нашаманил.

— Вот, значит, как, — я больше не сдерживаюсь. — А что ты думаешь обо мне?

— А я должен думать о тебе?

Его жестокие слова застают врасплох, и я еще сильнее завожусь:

— Нет. Не должен. Но это вопрос, а на вопросы принято отвечать.

— Окей. Ты… нормальная.

— Всего-то?.. Вообще-то, я самая лучшая ученица в школе и самая крутая девочка в поселке!

В его черных глазах пляшут отблески огня, и отчетливо читается насмешка.

Только прорычав эту запальчивую фразу, я понимаю, насколько комично она прозвучала.

Сельская королева…

Там, откуда он родом, такой «крутизны» пруд пруди.

Кусаю губы и затыкаюсь. Досадно и больно до слез, и занудная композиция подходит к концу.

На последних аккордах он меня отпускает, рукав на его предплечье на мгновение задирается, и я цепляюсь взглядом за витиеватую надпись: «I will never…»

Мамочки, у него еще и тату!..

Народ возвращается к лавочкам, наполняет стаканчики пивом и бодро чокается, а я кутаюсь в тонкое никчемное пальто и адски мерзну. Только что произошел самый странный «обмен любезностями» в моей жизни, и я его безнадежно слила. Волков отвалил, не дав мне договорить, но этой выходкой определенно позволил сохранить лицо.

Илюха пристально смотрит на меня с нашей лавочки, хмыкает, отщелкивает окурок и объявляет:

— А теперь время традиционной, исконно сосновской забавы! Итак… «Бутылочка»! — Он отбирает у проходящего мимо Владика почти опустевшую бутылку и кладет в центр стола. — Кому доверим первый прокрут? Конечно же, нашей неподражаемой Лере!

Его поддерживают, но без особого энтузиазма, и я, заправив за уши растрепавшиеся волосы, падаю рядом с ним, с вызовом вперяюсь в бледное лицо Волкова и раскручиваю бутылку.

Чиркнув стеклянным боком по доскам столешницы, она превращается в прозрачный зеленоватый круг, постепенно сбавляет обороты и наконец замирает, и горлышко с тусклым бликом указывает аккурат на Ваню.

Профессионализм и долгие годы тренировок не пропьешь.

— Ванек, давай! — подначивают его ребята, Инга изображает жизнеутверждающую улыбку и хлопает в ладоши, но он сверлит меня непроницаемым, застывшим взглядом и качает головой:

— Нет. Я не буду этого делать.

— Почему?

— Я не могу.

— То есть не хочешь? Боишься, да? — я и сама в безотчетном ужасе и прячу дрожащую руку в карман. Я целовалась лишь раз — с тем самым внуком Белецких, да и то только потому, что он был самым красивым в тусовке, и на нас смотрели девчонки из школы… Волков упрямо молчит, и меня несет: — Ты девственник? Ванечка, не может быть… Да ладно? Реально?..

Кто-то принимается издевательски гоготать, а я вот-вот провалюсь в преисподнюю.

— Так, похоже, Волков не в духе… — разряжает обстановку Илья. — Он просто не знает, от чего отказывается!

На мой затылок ложится жесткая настойчивая ладонь, Рюмин притягивает меня к себе и вдруг… засасывает в губы. Я теряюсь, задыхаюсь от испуга и поначалу поддаюсь, но очень скоро душу переполняют омерзение и ярость, и я, отстранившись, шиплю:

— Я тебе сейчас двину. Это что такое было, Илюх?

Его глаза недобро вспыхивают:

— Дурочка, подыграй. Для тебя стараюсь!

Свидетели страстного поцелуя впадают в шок, над площадкой повисает гробовая тишина.

Но новенького наша клоунада не впечатляет — он что-то быстро шепчет Инге, прощается с ребятами и, взяв ее за руку, сматывается.

* * *

Минут через двадцать погрустневшая компания начинает разбредаться по домам — у колонки села батарея, пиво закончилось, заметно похолодало.

Ссутулившиеся фонари с немым укором нависают над моей дурной головой, колени болят и подкашиваются от усталости, я разбита и беззвучно глотаю слезы. Спотыкаюсь на каждом шагу, и желудок противно сжимается. Илюха заботливо придерживает мой локоть, но я выворачиваюсь и в сотый раз вытираю рукавом саднящие губы.