Авиатор: назад в СССР 9

— Работай, — сказал Гена и я начал исправлять положение.

В случае такого большого отклонения «посадка» должна меня информировать о дальности чаще. Но в данном случае он, как я понял, дальность подсказывать не собирается. Только в установленной точке — 6 км, затем 3,2, 1. Проблема в том, что если не войду в зону допустимых отклонений до дальнего привода, а это удаление 4 километра, меня отправят на второй круг. Как и положено.

Установил допустимый крен и резко начал исправлять отклонение по курсу. По моим ощущениям, я должен быть уже на удалении 8.

На курсовом приборе стрелка компаса АРК показывает сильно левее курсозадатчика. А мне нужно, чтобы они совпали. Ещё и снижаться нужно не забывать во время такой «змейки» по направлению.

— 451й, удаление 6, к дальнему, контроль выпуска шасси, механизации.

— Выпущено, 300, — ответил я руководителю зоны посадки.

Стрелка АРК качнулась в сторону курсозадатчика. Плавно я повернулся на нужный курс и взял поправку на ветер.

— 451й, дальний, 200, к посадке готов, конвейер, — доложил я, услышав спасительный сигнал момента пролёта над приводом в наушниках.

— Посадка, конвейер разрешил, — ответил мне руководитель полётами.

Шторка ещё закрыта. Гена должен открыть её только после ближнего привода. На курсовой системе у меня всё совпадает с точным заходом на посадку. Скорость снижения и поступательная соответствуют посадочным.

— Ближний, контроль высоты, скорости, — произносит в эфир «посадка».

Параметры проверил, но я опять в закрытой кабине. Сколько можно тянуть? Высота 50… 40… 30… Да уже не открывай, Гена! И так сяду.

— Открываю, — радостно говорит мой инструктор, и вот она, будто бесконечная, полоса Равенского.

Спокойно выровнял самолёт, «подобрал» обороты. Аккуратно касаюсь основными стойками полосы и, опустив нос, добавляю оборотов.

— Конвейер, — доложил я, и теперь уже мне никто шторку не закрывает.

— Неплохо. А теперь, можешь полюбоваться окрестностями Циолковска, — сказал мне Гена по внутренней связи.

Быстро выполнил полёт по кругу и, выполнил ещё один конвейер. И только потом, мы с Геной зашли уже с посадкой.

После заруливания, Геннадий долго со мной беседовал. Расспрашивал, что заметил в полёте, а что упустил.

— Очень важная часть в работе испытателя — наблюдение. Ты должен всё видеть, запоминать, анализировать, — сказал инструктор, доставая из чёрной папки, которую он оставил техникам небольшой листок. — Это тебе.

На бумаге были напечатаны несколько тезисов. Больше похоже на план сочинения или рассказа.

— План отчёта о полёте, — прочитал я заголовок.

— Да. Сегодня вечером сдаёшь заму начальника школы по научно-методической работе написанный тобой отчёт об этом полёте по вот этому плану.

Я быстро пробежался по основным пунктам и утвердительно кивнул.

— Ничего сложного, — сказал я и сложил вдвое листок, собираясь положить его в нагрудный карман, промокшего от пота, комбинезона.

— Раз ничего сложного, то листок мне верни, — улыбнулся Геннадий.

Ну, это уже слишком! Я просил по-честному, но не до такой же степени.

— Гена, а это обязательно? Давай вечером тебе и отдам, — улыбнулся я.

— Сам же сказал, что по-честному. Тем более, этот план старый. Сейчас у «зама по науке» другие требования. Не поможет, — цокнул языком инструктор.

И, конечно, никто этих требований не знает. Так вот и пришлось мне применять всё своё творческие и аналитическое мышление для написания отчёта.

Тяжелее всего пришлось парням из троицы «человек». У них, видимо, творчество всё ушло в другое русло.

— Вот почему бы не написать отчёт о проделанной работе с местным населением, — мечтательно закатывал глаза Ломакин. — Я тут на аттракционах в Центральном парке катался…

Почему мне кажется, что дух Марика живёт сразу в трёх этих балагурах? Одного только рассказа про их посиделки в кафе «Малышок» хватило бы на целую папку отчётов. Как они умудрились в этом месте ещё и с незамужними девушками познакомиться, ума не приложу.

Циолковск — городок маленький и с выбором невест у ребят будут проблемы.

— Серый, а ты чего не с нами? Пошли сегодня в «Клетку», — начал мне предлагать пойти на танцплощадку в городской парк Ломакин.

— Спасибо, мужики. Подумаю, — ответил я и продолжил писать «сочинение» для заместителя начальника школы.

— Совсем так зачахнешь. Или ты уже безнадёжно женат? — улыбнулся Век.

— До этого далеко. Но она у меня хорошенькая, — сказал я, и кто-то на задних рядах присвистнул.

Кто бы это мог быть? Естественно, Коля Морозов, который сегодня блистал на полётах. По крайней мере, он сам так сказал.

— Хвалишься, Родин? — посмеялся Морозов.

— Горжусь. Ты бы не гордился своей любимой девушкой? — спросил я.

— Пускай она мной гордится. Замуж за меня выйдет и детей родит. И они будут гордиться. А потом внуки… — начал рассказывать о своих планах Морозов.

— О, Колян! Это у тебя далекоидущие планы на повышение демографии, — сказал я, поворачиваясь к нему.

— У меня хороший генофонд. Любая от такого захочет иметь детей, — продолжил гордиться собой Морозов.

По классу прокатилась волна ироничного вздоха. Как же этот Коля себя любит!

— И что ты будешь делать, когда будет столько таких же классных ребят, как и ты? Перестанешь быть уникальным, — ответил я ему.

Морозов почесал затылок и вернулся к своему отчёту.

Вечером каждого на индивидуальную беседу вызывал зам. по научно-методической работе Василий Филиппович.

Когда дошла очередь до меня, из кабинета как раз вышел Ломакин.

— Ну как? — спросил я.

— Сказал идти русский язык учить, — махнул своим листком дальневосточник. — Из-за пары ошибок сказал заново писать. Ума не приложу зачем.

Мне секунда понадобилась, чтобы понять насколько зам. по науке прав. Ломакину надо начинать учиться в другой школе — общеобразовательной, а не в испытателях.

— Я сейчас схожу на беседу и помогу тебе. А то опять в слове «крен» сделаешь две ошибки, — ответил я Ломакину и вернул листок.

— Это ж какие там ошибки, Серый? — удивился он.