Австралийские рассказы

— Ты похож на своего дедушку, — прошамкала она, тряся головой, — те же нависшие брови, тот же взгляд… Трое нас было, и он был старшим. Ладный, статный он был парень.

Дребезжащий голос, принадлежащий далекому прошлому, смущал Питера не меньше, чем ее ясновидящий взгляд и цепкая рука у него на плече. Он нервно засмеялся.

— Давненько это, наверное, было, тетушка Джуп. Он ведь умер раньше, чем я родился, намного раньше. Я никогда не слышал, чтобы отец говорил о нем, да я и вообще почти до самого моего отъезда не знал о том, что у нас есть родственники в Англии. В нашей семье мы не очень-то поддерживаем родственные связи.

Он говорил громко, помня, что она глуха, громко и весело, словно в бараке с товарищами. Но старуха, казалось, не слышала его. Костлявой рукой она распахнула окно и смотрела на освещенные луной меловые холмы.

— Ладный, статный парень он был, без всякого изъяна, — повторила она. — Но они увели его, увели его. И не позволили ему стать солдатом, как он хотел, и умереть в бою.

— Пойдемте, тетушка Джуп, — спокойно сказала Марта, — спать пора.

— На вязах набухали почки, — говорила старуха, — птички начинали вить гнезда в ивах, вон там, на берегу реки.

— Ну что же, до свиданья, — сказал Питер, протягивая руку, — я приду опять.

— Да, приходи опять, — повторила за ним старуха, — ты похож на своего дедушку… Не раз гуляли мы по берегу реки, смотрели, как зуйки бегают по лугам. Он был уже взрослым парнем, а я-то еще была девчонкой. И сколько раз я видела, как он свертывал шею кроликам. Вот эта-то страсть и сгубила его. Они увели его за то, что он зарезал овцу… вон там на меловых холмах. Увели и сослали за море… «Я вернусь», — сказал он; но так и не вернулся никогда.

Она говорила так, как будто видела кого-то перед собой, яснее и отчетливее действительно окружавших ее предметов, и голос ее слабел и дрожал от наплыва чувств. Или, может быть, только от воспоминания об этих чувствах.

— Увели его, — повторила она, — и сослали за море.

— Пойдемте, тетушка Джуп, — упрашивала ее Марта. — Вы замерзнете у окна.

Старуха закивала и, шаркая, вышла из комнаты, опираясь на плечо Марты.

— Девяносто четыре, — пробормотала она, — восемьдесят лет тому назад… Они увели его… да, увели его.

Питер вышел на большую дорогу, залитую мутным лунным светом. Было не холодно, но он задрожал, как будто на нем не было никакой одежды. Казалось, ночь высвободила все запахи земли — дыхание вспаханных полей, намокших лугов, плесени. В окнах домиков еще светились огоньки, но нигде не было ни звука, ни движения. Все кругом замерло, словно в забытьи, и ему вдруг остро захотелось скорее увидеть знакомые лица своих товарищей, услышать их громкие дружеские голоса.

Питер замедлил шаг, оглядывая спокойно белевшие в лунном свете меловые холмы, пересеченные длинными тенями от растущего тут и там дрока. Овечья тропа вела напрямик в лагерь; казалось, даже был виден свет огней. Но Питеру так не хотелось пересекать эту пустынную местность одному со своими мыслями! Идти по дороге было всего лишь на милю дальше. Он ясно представил себе зарезанную овцу, завернутую в содранную шкуру и спрятанную под смородиновым кустом. Представил себе ее отсеченную голову, капельки росы на шкуре. Обогретый и сытый, он не испытывал большого желания идти за своей добычей. А ведь как обрадуются ребята в бараке! Нет, к черту! Если он не сможет заснуть нынче ночью, то уж во всяком случае не от голода.

«Пусть мертвецы хоронят своих мертвецов…» — подумал он, стараясь освободиться от неясной гнетущей тяжести.

Решительно повернув направо, он быстро зашагал по освещенной луной дороге.

Последний отпуск

Перевод В. Маянц

Неожиданно стемнело. Но не потому, что нахмурилось небо, — тьма, казалось, просачивалась из самой земли и ползла вверх. Час тому назад из-за высоких рябин, венчавших холм, выглянуло солнце, его лучи выпили росу в сухом русле и посеребрили паутину в папоротнике. Но теперь снова настала ночь.

Девушка, полоскавшая у ручья жестяные кружки, подняла голову и села, напряженно прислушиваясь, точно зверь, почуявший опасность. Мрак в разгар солнечного утра был зловещ. Лес замер, словно ждал чего-то. В листве ни шелеста, ни крика птиц, но под этим слоем молчания — какие-то едва уловимые, приглушенные звуки. Она попыталась понять, что это, — может, кровь шумит в ушах? Нет! Слух с трудом улавливал какое-то бормотание, хруст, нескончаемое легкое шуршание, — казалось, будто в этом огромном девственном лесу все жуки, все насекомые всполошились и поползли. Но куда? Вниз к ручью?

Внезапно откуда-то налетел ветер, несколько мгновений над головой дико плясали ветки, — и так же быстро все стихло. Вконец перепуганная, девушка бегом бросилась вверх по тропинке к дощатому домику, где они провели ночь. Во тьме почти ничего нельзя было разобрать, она натыкалась на кусты, проваливалась в норы вомбатов, ободрала колено об острый конец бревна и растеряла кружки. Куда девался Лео? На ее пронзительный зов из душной мглы откликнулось эхо.

Где-то совсем близко раздался успокаивающий голос Лео. Когда она подбежала к домику, Лео стоял в дверях; в сумрачном свете она увидела, что у него осунулось лицо и широко открытые глаза беспокойно блестят. В рубашке и трусах цвета хаки он казался маленьким и щуплым, ростом не больше ее самой. Жалкая тень того бесшабашного парня, который по воскресным утрам выпрыгивал из лавертонского поезда, — на синем мундире сияли белоснежные крылья, и фуражка щегольски сдвинута набекрень.

— Дело плохо, — сказал он.

— Я полоскала кружки, — пробормотала она, — замечталась, и вдруг будто надо мной нависло какое-то чудовище.

— Да, вот уж действительно чудовище, и прожорливое до черта! На вид этот лес совсем зеленый, а вспыхнет — как спичка. Внизу, по-моему, все горит. Наверное, уже занялось на склонах.

Она стояла рядом с ним и смотрела, как во мраке, там, где деревья смыкались с небом, ширились багровые полосы.

— Что же нам делать?

— Не знаю. К ферме Куиннов уже не пробраться.

Неуверенность в его голосе подействовала на нее угнетающе. Она уже привыкла, что он всегда знал, как поступить: на какую тропинку свернуть, где лучше устроить привал, как разжечь мокрые сучья. Горы Бо-Бо он знал как свои пять пальцев. Еще в детстве он исходил их вдоль и поперек, и теперь, вместо того чтобы валяться где-нибудь на пляже, ему захотелось провести свой последний отпуск в самом сердце этого гористого края.

— В ручье за большими камнями есть место поглубже, — сказала она. — Может быть, отсидимся там, пока не пройдет пожар?

— Нечего себя обманывать. Дот. Если пожар идет поверху, мы пропали.

Опять в голосе нерешительные нотки, в глазах испуг, воля и твердость куда-то исчезли. Но вдруг он весь подобрался, ожил и, неожиданно затянув какую-то песню, нашарил в кармане фонарик и принялся за сборы. У них было два рюкзака и почерневшие котелки, ослепительно сверкавшие еще три дня назад. Он поднял тот, что побольше, повертел, словно хотел швырнуть его ногой за дверь, потом со смехом положил обратно.

— Возьмем-ка его с собой. Может, пригодится, — будем в ручье поливать друг друга.