Австралийские рассказы

— Ну, как покупалась?

Свет пронзил глаза. Лила вернулась поздно из кино и теперь лениво раздевалась перед зеркалом; расстегнутое тонкое платье соскользнуло на пол.

— Неплохо, — сказала она, сморщившись от яркого света.

— Милли тоже недурно провела время?

— Думаю, что да. Было жарко, невыносимо жарко… Мы много часов просидели в воде, поливали головы.

— Врунья! Я вчера встретила Милли в трамвае. Она уже давным-давно опять работает.

В блеске незатененной лампочки была змеиная злоба.

— Было невыносимо жарко, — повторила она. — Мы много часов просидели в воде.

— Сидели в воде и сочиняли небылицы! Ты в самом деле думаешь, что все, кроме тебя, родились только вчера. Милли со своими уехала из Лорна месяц тому назад, она говорит, что и не видела тебя с тех пор, как они вернулись. И ты думала, что проведешь меня с этой поездкой, дура?

В юных глазах был вызов, но она его не приняла. Она натянула простыню на голову и повернулась на бок. Через несколько секунд она уже опять плыла и падала, но на этот раз движение было мягким и самолет уже не был охвачен пламенем, — если вздохнуть, он взмывает вверх, она может управлять им по своей воле. Вот он плавно, точно птица, опускается вниз, вокруг прохлада, журчание воды. Они у первого ручья, лежат растянувшись на сладко пахнущей траве, и перед ними радость, которой не будет конца.

Брайан Джеймс

Глинобитный дом

Перевод А. Мурик

Давным-давно Питер Браун построил дом. Питер был хорошим парнем, но сильно отличался от всех нас и был к тому же немного поэт. Кое-кто из ребят утверждал, что Питер не без странностей, — определение, которое, собственно, ничего не определяло. Возможно, Питер действительно был странным.

По воскресеньям и праздникам Питер, взяв свой винчестер тридцать второго калибра, устремлялся в горы и чаще всего, устроившись где-нибудь повыше, начинал любоваться широкой, похожей на блюдечко долиной, обрамленной голубыми и лиловыми холмами. Долина всегда дышала тайной, хотя Питер знал каждый ее уголок. Он пытался записать мысли и чувства, которые переполняли его, но часто не находил нужных слов. И все же Питер писал множество стихов и даже заполнил не одну большую тетрадь строфами, посвященными долине, лиловым холмам, спокойному ручью под гигантскими дубами и многому другому. Он даже как-то специально съездил в Сидней, чтобы узнать, нельзя ли их напечатать. Однако из этого ничего не вышло.

По натуре Питер был очень порывист. В двадцать четыре года он неожиданно обнаружил, что еще не женат и даже никогда не был влюблен. Он решил немедленно заняться и тем и другим. Поэтому он смазал винчестер, заткнул дуло пробкой, повесил ружье на стене в своей спальне и приступил к энергичной осаде сердца Мэри-Энн, которая жила за ручьем. Осада длилась меньше месяца, и, по-видимому, конец ей был положен папашей Мэри-Энн и матерью Питера. Оба они обладали чрезвычайно сильными характерами и ничего не смыслили в поэзии.

Сердце Питера не разбилось, как ему вначале показалось. Он понял это через несколько недель, когда увидел Полли. Ухаживание было еще более энергичным и вполне могло бы увенчаться успехом, если бы мать Полли и два священника не сочли нужным вмешаться в это дело.

Три другие кампании быстро последовали одна за другой, но каждая кончалась полным провалом.

Тогда Питер снял со стены свой винчестер тридцать второго калибра, вытащил пробку, протер ствол и отправился стрелять валляби [13] и кроликов. Заодно он высматривал подходящее местечко для небольшой хижины, где отшельник мог бы влачить остатки печальных дней. К сожалению, в скалистых склонах не было пещеры, и от этой роскоши ему пришлось отказаться. Все это время он не переставая обдумывал стихи, посвященные хижине.

13

Валляби — горная порода кенгуру.

Затем он увидел Розу, и ее образ вытеснил из его головы все остальные прекрасные видения, а заодно и хижину. Он понял, что именно Роза создана для обожания, что Мэри-Энн, Полли и все прочие — всего лишь предопределенные свыше ступени, ведущие к святыне. Теперь наконец все пошло гладко. Матери и отцы не мешали, священники не вмешивались. Питер любил и был любим. Счастье в воздушном замке!

Но мать Питера была на редкость практичной женщиной — она не считалась с воздушными замками.

— Вы с Розой можете жить в двух задних комнатах, — сказала она, — и питаться с нами. — Затем она добавила: — Разумеется, Розе не следует забывать, что этот дом — мой.

Юридически дом принадлежал отцу Питера, но отец Питера давным-давно перестал беспокоиться о подобных мелочах.

Питер полагал, что все устраивается как нельзя лучше: они с Розой будут счастливы где угодно. В этом он был уверен. Но Роза так не думала. Втайне она горячо благодарила бога, что Питер не похож на свою мать. Она сказала ему, что он должен построить для нее дом, и Питеру пришлось задуматься над неразрешимым вопросом о средствах и способах. Денег у него не было, и все надежды он возлагал на отцовскую ферму, — если, конечно, он не сможет продать хотя бы часть своих стихов. Местная газета напечатала некоторые его произведения, но, кроме славы, ему ничего не обещали, а, наоборот, дали понять, что за поэзию нигде больше не получишь. Иногда она не приносит и этого.

И вот Питер стал держать совет с родителями. Председательствовала мать. Питер, заявила она, может в дальнем конце фермы воздвигнуть жилище по своим скромным средствам. Она упомянула также, что и сама живала в палатке, а семейную жизнь начинала в хибарке, построенной из корья. А посмотрите-ка на нее теперь! Питер был слишком подавлен, чтобы смотреть на нее.

Он сообщил об этом предложении Розе, и она сказала:

— Займи денег.

Питер спросил — у кого.

— У твоих стариков, дурашка! — сказала Роза. — У них денег много.

Но мать Питера тотчас же вспомнила, что в палатке продувало, а хижина из корья частенько протекала, и вообще не было никого, кто одолжил бы ей денег, даже если бы она унизилась до такой просьбы. И все.

И вдруг Питера осенило.

В конце длинного выгона находился большой участок белой глины с мелкой галькой. Тощая, скудная земля, сырая и болотистая зимой и твердая, как железо, летом. Она не оправдывала даже затрат на вспашку. Кто-то сказал, что для пшеницы она не подойдет, «но под вишни — лучше не надо», что могло быть и правдой. Но разве это мешает построить из нее крепкие стены, если умять ее хорошенько? Конечно нет!

Питер тут же выпряг лошадей из плуга и на одной из них, даже не оседлав ее, помчался к дому Розы. Роза пожала плечами, но было очевидно, что такой дом лучше, чем хибарка из корья, и так же дешев, если не дешевле.

Питер попробовал сделать кирпич, набив в коробку из-под масла глину, смешанную с водой. Кирпич получился хороший, крепкий.

Итак, строительство началось. Дом был задуман большой, так как стены по существу ничего не стоили. Предполагалось шесть просторных комнат. Мать Питера явилась посмотреть на разметку фундамента. Она сдержалась с трудом — поскольку не привыкла сдерживаться. Она осведомилась, во что обойдется кровля и настилка полов. Питер с умным видом сказал, что все будет в порядке. Но мать не испытывала большого доверия к его уму и удалилась, ворча себе под нос, но по адресу Питера.

Питер и понятия не имел сначала, какой потребуется труд, чтобы выстроить эти стены. Но вскоре он узнал это. Глину надо было копать, возить на тачке к месту постройки, разминать ее, месить с водой, укладывать в формы, затрамбовывать и оставлять для просушки; затем снимать формы, поднимать их на один фут, — и вся длинная история начиналась сначала. И снова, и снова, — а работа усложнялась с каждым ярусом, не говоря уже о дверях, окнах и трубах. Стены предполагались толстые — тем больше глины нужно было замешивать, поднимать и утрамбовывать. Сотни и сотни тонн, — и все это должен был сделать один человек! А в то же время Питер должен был еще выполнять свою обычную работу на ферме, поэтому стенам он отдавал ночи — особенно лунные ночи, когда он трудился до самой зари.