Австрийская площадь или петербургские игры

– ...и ты грозишься отдать его под суд!

– И отдам! Процесс будет очень громкий. А ты разве против?

– Можешь объяснить, за что?

– За воспрепятствование журналисту при исполнении им своих профессиональных обязанностей - сто сороковая статья Уголовного кодекса. Кроме того: нарушение указа о дисциплине государственных служащих и закона об ответственности за нарушение конституционных прав граждан1. Ты в Вене совсем забыла, что был бы человек, а за что судить - всегда найдется. Посадить его, думаю, не посадят, но условный срок - гарантирую.

– Из-за того, что Кошелев не хочет отдавать тебе переписку с Грасси?

– Именно поэтому. Ты прекрасно осведомлена.

– Еще бы - ведь я переводчик, и все документы из России идут через меня...

– Тогда расскажи про "австрийский счет", - неожиданно прервал ее Петр.

– Я ничего не подписывала!
– Ее голос сорвался, и она замолчала. Было слышно, как Катя судорожно всхлипнула.
– Я ничего не знаю об этом счете, неуверенно добавила она.

– Кроме того, что не подписывала бумаг, связанных с этим счетом? уточнил Петр.

– Я ничего не подписывала.

– Значит, ты все же знаешь, ЧТО ты не подписывала?

– Прекрати ловить меня на слове! Можно подумать, ты меня допрашиваешь. Ты уже испортил мне жизнь. Почему даже сейчас, когда я в другой стране, ты не хочешь оставить нас в покое? За что ты ненавидишь меня, что плохого тебе сделал Кошелев?
– Она неожиданно замолчала, и сквозь шорохи в трубке Петр ясно услышал мужской голос, что-то сказавший по-немецки.

"Она не одна, кто-то слушает наш разговор", - догадался Петр.

– Кошелев не сделал мне ничего плохого. Он только сажал моих друзей и знакомых, - сказал он, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

– Хочешь, мы поможем его разоблачить? Организуем кампанию в западной прессе, напечатаем здесь твои статьи. Ты сразу станешь богатым человеком.

– Конечно, хочу, - легко согласился Петр.

– Тогда прекрати этот шум вокруг Австрийской площади, и все будет в порядке!
– Катя облегченно вздохнула.

– Боюсь, от меня мало что зависит. Многие заинтересованы!
– сказал он заглянувшему в дверь Чернову.

– Ты о чем, Петруха?

– Иди, пиши приказ по редакции: мол, я, Пэ-Аа Рубашкин, с сего дня приступил к исполнению обязанностей главного редактора. Или скажи Татьяне пусть сочинит. Она лучше знает, как надо.

– У тебя с головкой все в порядке?
– Чернов выразительно покрутил у виска пальцем.

– Если коротко, то в порядке. А если подробней, то полный абзац!

– Давай подробности...

– В мэрии создана комиссия под председательством Чауса. Ее выводы: Кравцов ни в чем не виноват, его оклеветали. Дальше - все, как в моей статье: заговор, КГБ, коммунисты, рука Москвы и всякое такое. Ефремов, как всегда, узнал первым и задним числом оформил отпуск и мое назначение. Хуже всего, что я прозевал дату. Теперь выходит, что в день выхода той статьи главным был Рубашкин. Кстати, кто подписал тот номер?

– Я подписал, точно помню, - сказал Чернов.
– Ефремов позвонил, что задерживается и чтобы его не ждали.
– Помолчав, он добавил: - Его по большому счету и судить нельзя. Сколько раз он тебя предупреждал, что доиграешься.

– Я и сам понимаю, - уныло согласился Петр.
– А что теперь делать убей Бог, не знаю. Короче: готовь приказ. А там видно будет.

Петр долго сидел, глядя в запыленное, давно не мытое окно. Потом пришла секретарша с подготовленным приказом.

– Я телефониста вызвала, пусть переведет ваши номера в кабинет Главного.

– Зачем?
– удивился Петр.
– Я здесь останусь, пусть сюда звонят.

Она кивнула и, взяв подписанный приказ, ушла к себе. А Петр, полистав блокнот, нашел телефон Микина.

– Александр Вадимович, - сказал он, когда тот снял трубку, - это Рубашкин звонит.

Пришел Степанов и, по-хозяйски шлепнув Иру, довольно улыбнулся:

– Совсем другое дело. Теперь - хоть на Елисейские поля. Хочешь в Париж, Петруха? Да брось ты эту сумку к ...ной матери!

– А джинсы?
– пожалел Петр.

– Туда же. Что мы, тебе новых не найдем?

Они спустились в ярко освещенный вестибюль. Десятка два ранних гостей терялись в его пространстве. Едва заметным жестом Степанов остановил скользящего мимо официанта и взял два фужера.

– Это хорошо, что ты мне попался. "Папа" велел отбирать вашего брата. Сказал: "Штучно и с разбором!" Я и подумал: самое время тебя в люди вывести. Кого ж, если не тебя? Давай за успехи!

Фужеры сдвинулись звонко, и хрустальные отзвуки сопроводили первый прохладный глоток восхитительного шампанского. Петру не хотелось вдумываться в слова, так приятна была встреча с Юркой, буквально излучавшим приветливость и дружелюбие. Был, был такой талант у Степанова, и он умел им пользоваться.

Вышколенная девица подхватила фужеры, едва они опустели.

Петр хотел спросить про парикмахершу, но Степанов уже тянул за рукав.

– Пора в дозор,- сказал он.
– Сам не проверишь- напутают обязательно.

В большом зале горели только редкие лампы на стенах. Было сумрачно и темно. За окнами метались и гнулись под хлещущими струями дождя тяжелые ветви деревьев.

– Эй, кто-нибудь, - крикнул Степанов, - свет включите!

Люстры вспыхнули одна за другой, вычернив все, что было за стеклами. Роскошный стол с длинными крыльями и маленькой поперечиной вытянулся на две трети зала. Радужно сверкал граненый хрусталь, белизна скатертей и салфеток слепила глаза. Чего только не было! Ростбифы, загадочно очерченные изумрудной зеленью, перемежались глубокими блюдами, наполненными черной и красной икрой, мерцавшей каждой крупинкой. Тут же изысканные тартинки разных форм и начинок, рыбные и мясные деликатесы всех видов копчения. А рядом - молочные поросята с коричнево-золотистой корочкой. От всего этого великолепия как не почувствовать обильного слюноотделения и хруста на зубах?

– Ну, Васильич, - сказал Степанов подошедшему метрдотелю, - запускай своих обалдуев.

Тот обернулся и махнул рукой: "Давай". Петру показалось, что оба взволнованы, а Степанов выглядел еще и необычно серьезным. Тут же через настежь распахнувшиеся двери бесшумно втянулись вереницы официантов в черном с белоснежными манишками. Каждый держал в руке обернутую салфеткой бутылку. Они застыли вдоль стен на равном расстоянии друг от друга. Степанов, Васильич и следом Петр двинулись вдоль неподвижного ряда.

Обойдя всех, остановились в центре.

– Ну, Васильич, с Богом!
– сказал Степанов, и обернувшись к официантам: - Всем все ясно? Если что - шкуру спущу. Кто меня не знает узнает!

В этот момент в кармане у Степанова тихонько затренькал сотовый. Он коротко послушал и как-то обреченно сказал Петру:

– "Папа" приехал. Пошли!

Вестибюль уже гудел голосами. С высоты лестничного пролета движение людей казалось величавым и осмысленным, а у дверей гардероба медленно змеилась промокшая очередь.