Австрийская площадь или петербургские игры
Шрифт:
Каждый вечер он смотрел новости по пятому, городскому, каналу. На экране еще мелькал Собчак. Его люди - Кудрин, Путин и другие - один за другим переводились в Москву, где вовсю праздновали победу Ельцина. Но бывшего мэра вспоминали все реже; телевизионное пространство постепенно занимал новый губернатор. Судя по содержанию сюжетов, в кабинетах Смольного кипели страсти. На руководящие должности приходили новые люди. Каждое назначение Петр воспринимал, как будто оно касалось его лично. Он не удивился, когда Витя Журавлев получил должность начальника секретариата, а Щербаков, Артемьев и Яцуба стали вице-губернаторами.
Теперь Петр жалел, что отказался от предложения Яковлева работать в администрации. "Может быть, еще не поздно попроситься, Владимир Анатольевич не откажет", - подумал он и решил позвонить Яковлеву. Но ему всякий раз отвечали одно и то же: "Губернатор занят, губернатор на совещании, губернатор уехал". Скорее всего, о Петре просто не докладывали: для секретарей он был одним из многих, кто домогался приема. Только Журавлев наверняка бы помог, но его не было ни дома, ни на работе. В конце июня у Петра отключили спецсвязь, а дозвониться по городскому телефону было невозможно.
Все это время он пил, пил в одиночку и понемногу, не доходя до беспамятства. Как-то Петр не удержался и заглянул к Чернову. На столе громоздились бутылки пива, а вокруг собралась старая кампания.
– Ба, глядите - к нам корифей пожаловал!
– воскликнул Машков. С приходом Петра разговор увял. Он втиснулся между Черновым и Кокосовым, но вскоре ушел, чувствуя себя чужим и лишним.
По дороге домой зашел в кафе. Оно открылось недавно, но облупившиеся стены, изрезанные пластиковые столы и немытый пол - все напоминало закусочную прошлых лет, где-нибудь на окраине. Под стать были и посетители. Кое-кого Петр знал, с некоторыми выпивал. Как ни странно, но здесь он почувствовал себя спокойно.
Закусывая привычные сто граммов, Петр прислушался к разговору за соседним столиком. Спорили о политике.
– Собчак смел с теми, кто не мог ему и слова сказать, а на Яковлеве зубы сломал. Так ему и надо!
– рассудительно говорил Саша, бывший фрезеровщик с "Электросилы".
– Хрен по барабану! Что Собчак, что Ельцин, что другой какой. А мне и при коммуняках непыльно. Фановая труба - она и в Африке труба, - громко возражал Чича. Он был замечателен тем, что умел виртуозно выпрашивать в долг и никогда не отдавал.
– Кто бы ни вылез, а нам лучше не будет. Одни нахапали, теперь другие пришли, - вставил кто-то незнакомый.
– А ты что скажешь, писатель?
– спросил Чича, заметив Петра.
– Мне все равно, хоть не расти трава.
– Петр хотел пошутить, но неожиданно понял, что сказал то, что действительно думал: ему и вправду было все равно.
– Ребята, писатель - наш человек. И давай, не будь жмотом - ставь! Людям поддать пора, - обрадовавшись, закричал Чича.
Петр уже собирался уходить, но передумал и пошел к стойке. Взяв две бутылки, он сел за их столик.
– За что выпьем?
– спросил Саша, когда Чича разлил водку по стаканам. Помолчали, потом Чича тыкнул пальцем в окно: "Видите, собака бежит?" Поджав хвост, через дорогу семенил большой черный пес.
– Ну видим, и что?
– спросил Петр.
– Вот так и мы: умрем,
и никто не вспомнит!– воскликнул Чича и, многозначительно насупившись, поднял стакан. Остальные потянулись, над столом глухо звякнуло, и плеснувшая через край водка вылилась на руки.
Когда все допили, Петр поднялся, чтобы взять еще, но Саша тяжело придавил его к стулу: "Погоди, теперь моя очередь!"
Откупорив бутылки, он налил всем по самый краешек и мрачно произнес:
– Дружба всего дороже, а остальное - чешуя!
– Да, да, за дружбу, - поддержали остальные.
– Скалы разрушает ветер, а дружбу - неправильные поступки, запинаясь, вымолвил Петр.
За полночь буфетчица закрыла дверь изнутри и села рядом.
– Я водку не пью, только шампанское, - сказала она, прижавшись плечом к Петру.
– И почему все женщины любят шампанское?
– спро сил он.
– Вкусно! Особенно полусладкое.
– Тогда неси на все!
– Петр выгреб из карманов последние деньги.
Утром он проснулся от знакомого шума: в ванной лилась вода.
– Ира!
– закричал он, но радость тотчас погасла. В дверях стояла совсем другая женщина. Она зябко куталась в его халат; Петр никак не мог ее вспомнить.
– Сколько твердила, что я - Марина, а ты так и не запомнил, - грустно сказала она.
– А что было?
– невпопад спросил Петр.
– А ничего и не было. Лег и сразу отключился - даже не поговорили.
* * *
После обеда позвонила Света Иванькова.
– Надо поговорить - я сейчас приеду. Ты свободен?
– выпалила она.
– Приезжай, - нехотя согласился Петр. У него болела голова, во рту было сухо и мерзко. Спохватившись он добавил: - Захвати по дороге бутылочку пива. Любого, какое будет.
Света приехала очень быстро.
– За что ты не любишь нашего Павла Константиновича?
– спросила она с порога.
– Кошелева? Почему же не люблю? Милейший человек, за что его не любить?
– откашлявшись, сказал Петр.
– Кстати, как его дела?
– Губернатор восстановил его в прежней должности. Работает.
– Щит и меч ему в руки, - буркнул Петр, допивая пиво. Он чувствовал освежающую прохладу каждого глотка и застыл, ожидая, когда отлетит похмельная тяжесть.
– А говоришь, что хорошо относишься...
– Я этого не говорю! Как можно хорошо относиться к гэбисту, который моих друзей сажал?
– возмутился Петр.
– Все это в прошлом, а ты - просто маньяк!
– раздраженно сказала Света.
– Выходит, всех простим и все забудем? Будь моя воля, я бы их на лесоповал, в тундру. Или - к стенке! К той, что за мусорным бачком.
– Жаль, что ты так настроен. А я хотела, чтобы ты нам помог.
– Я не отказываюсь, но при чем Кошелев?
– Он сам просил с тобой встретиться. Сказал, что только ты можешь сдвинуть дело с мертвой точки...
– Какое дело?
– удивился Петр.
– Он обещал губернатору, что вернет деньги за ремонт Австрийской площади. Это очень важно. Ты же знаешь: в бюджете - пусто.
– Что же я могу сделать?
– Съезди к Кошелеву, только ради Бога не заговаривай о лесоповале. Он все расскажет, а ты напиши статью. Павел Константинович уверен, что это расшевелит австрийцев.