Есть печаль – густа, как в сотах медили плач янтарный сосен жарких,есть глаза – как первый утлый ледв колеях, разведших осень в парках. Горесть, сладость – в сердце про запаснам, как для зверенышей игривых:медленно мигнул "павлиний глаз",ощетинив у щенка загривок. Но о том, что кончилась игра,осень объявления расклеит,и наступит пресная пора,и волчонок за ночь повзрослеет. Пусть дождем разбавится печаль —я утком втянусь в его волокнаи поставлю глаз моих печатьна твои заплаканные
окна. Будет чем твои приправить сны,если станет вьюга "ю" мусолить, —ведь, наверно, хватит до веснывымерзшей на стеклах страстной соли.
«На этом глобусе отвратная погода…»
На этом глобусе отвратная погода,он отсырел в путине облаков. Я выжидаю время для походав становище безоблачных богов. Могла бы быть посолнечней планета,взять на Меркурий, например, билет. Ничем не омрачается там лето,но без тебя нигде мне света нет.
«Уже однажды был я слеп…»
Из глубины…
(Псалом 129)
Уже однажды был я слеп:слепые слезы мочат хлеб,и хлеб тот рот слепой жует,и дрожь слепые пальцы бьет… Начало первое даря,пришло плечо поводыря —вело на трепетный огоньмою озябшую ладонь. Но ты, придя, не умолчала,что есть еще губам начало:твоим я научался телом,ваял его я в сердце – целым,сиятельным, объятным, милым,и знал – оно должно быть миром. Однако плоти есть предел,и я от ярости прозрел(до совершенства был я жаден),но свет и щедр, и беспощаден,а нищий мир – лишь разодет,и я отъял от сердца свет,и нет обиды, нет виныидущему из глубины.
«Для выраженья чувств беру слова я…»
Для выраженья чувств беру слова я:томлюсь, надеюсь, жалоблюсь, терплю… Пустое и порожнее сливая,единственным все выражу: люблю! Поверят ли:– А злость, а жажда мести,а нетерпимость, а презренье где ж,и, значит, не винительный уместен,а некий извинительный падеж? Перенесу хоть сколько операций —пусть ищет спецбригада докторовживую душу в нервном аппаратце! Душа как сеть, слова – ее улов,в том словаре (уже не удивлю)как сердце сотрясается: люблю!
«О, археологи! Я гибну…»
О, археологи! Я гибну! Я раб какого-то Египта,которого в раскопах нету,который занял всю планету! В Египте том, где жар и пламень, —я раб, я мотылек, я планер! Но так сперва. Я раб, я робок, я дрова:покорно я готов гореть —возлюбленную обогреть. Я раб, горю – теряю образ,пылаю – прогорают ребра,люблю и гибну – помогите!.. Не надо! Это я дурю. Огня властитель в том Египте —возьму от сердца прикурю.
«Сырая осень…»
Сырая осень. В запутанности рощ,среди осин и сосентрунящий дождьнесносен. Твоя единственная прихоть —ты солнца ждешь. Я во вселюбьи слаб,чтоб крикнуть:– Остановись, дождь!..
И все простил. Ушла необходимостьпрозрачней дыма зимних деревеньи вместе с верой в чувств неохладимость. И призрачен уже вчерашний день,когда не мыслил жизни я иначе —быть в целом мире лишь с тобой вдвоем. Тобой одной простор я обозначили слышал бездну в имени твоем. Теперь не помню странные обиды,что нам с тобой не стоили седин,и горем мы с тобою не убиты. Но я теперь на целый мир один. И все простил. Ушла необходимостьпрозрачней дыма зимних деревень. Снегам не знать следов неизгладимых,но шапку все ж не сдвинуть набекрень.
«Я жду конечной остановки…»
Я жду конечной остановкии пассажирский тороплю,я жду неспешной обстановки,чтоб написать, как я люблю. Чтоб написать, забыв обиды,что дом, где я живу, тосклив,сады ж отзимками побитыи, видимо, не будет слив… Я жду конечной остановкии забежать вперед спешу,но это жалкие уловки —я никогда не напишу. На полустанке я наполнюводою свежею сюжет —начальной станции не помню,и в даль простерт путей скелет.
«Слетела тихая снежинка…»
Слетела тихая снежинкана меховой твой воротник,а на виске играет жилка —незамерзающий родник. Да я и сам – что лес морозныйс ручьем под снежной пеленой:струится воздух папиросныйнад обнаженной быстриной. Как хрупко все!.. А в доме жарко,и хоть апрель еще далек —блеснуло с ворса слезкой жалкойи расставаньем с мокрых щек.
«Я брал ее за тонкие запястья…»
Я брал ее за тонкие запястья,их совершенно просто целовал. Я этого никак не называл,а в книгах – почитается за счастье,и там еще об этом говорится:все в первый раз – потом не повторится! И на заре меня попутал бес. В неповторимость счастья не поверив,захлопнув книгу, распахнул я двери —ну, что ж, проверим правоту небес:все в первый раз – потом не повторится! Не довелось мне к ней же воротиться,дверей знакомых вновь не открывал. Я осознал, что повторимость – счастье,когда ее за тонкие запястья,случалось, брал и просто целовал…
«О, сколько нежности ты губишь…»
О, сколько нежности ты губишьв моих губах, в руках моих,когда твой голос, глух и тих,мне говорит, кого ты любишь. Как будто рядом, а глазамиты вся в качании берез,тогда печаль твоя слезамиза горло и меня берет. И нам обоим нужен выход,и соблазнительно горькатвоя рассеянная прихоть —к моим губам твоя рука.Новосибирск. 1962–1965Джамбул. 1963