Ай да Пушкин, ай да, с… сын!

— Господи, я же в Михайловском, — улыбка сама собой появилась на его губах. С каким-то мальчишеским нетерпением он метался от одного окошка повозки к другому, с жадностью вглядываясь в открывавшиеся виды. — Не будь его, не было бы и Бориса Годунова, Евгения Онегина бы не закончили. Про «Я помню чудное мгновение» и говорить нечего… Это же настоящие пушкинские места…

У него внутри все отзывалось детским восторгом, милыми сердцу воспоминаниями. В памяти проплывали такие пасторальные картинки, что аж слезу прошибало. Вот из трубы баньки к небу тянется узенькая струйка сизого дыма, пахнет горьковатым дымком, березовыми дровами, ароматным кваском. Где-то внизу у холма извивается синяя лента речушки, берега густо заросли ромашками, здесь же бродят пятнистые буренки.

На какое-то мгновение Александр стал тем самым Пушкиным, у которого с Михайловским были связаны очень светлые, теплые, а подчас и интимные воспоминаний. Устав метаться от окошка к окошку, откинулся на спинку сидений. Закрыл глаза, вновь накатили воспоминания… Дурманящий аромат пирожков с капустой, только что вынутых из печи. Необычный вкус теплого парного молока, белой каймой остававшегося на губах. Негромкий говор няни, что-то бормочущей у старинной закопченной иконы. Мягкие губы сенной девицы Ольги, обнимавшей его с неумелой страстью влюбленного. Гордый профиль Анны Керн, мелькавший в ветвях сирени. Пухлый блокнот с истрепанными страницами, густо исписанными обрывками стихов, рисунками.

На него опустилось какое-то наваждение, не поддаться которому было никак нельзя. Из головы уже давно вылетели те тщательно разработанные планы о будущем, которые он лелеял в дороге. Его грандиозные проекты о переустройстве России, о создании более справедливого общества, о воспитании «нового» человека просто растворились в воздухе. На миг все это затмилось прошлым, пусть и канувшим в Лету, но все еще таким живым, ярким и чувственным.

— Пошла, итить твою мать! — вдруг до него донесся громкий окрик откуда-то снаружи, тут же разрушивший все это наваждение. — Пошла! Пошла!

Повозка, мгновение назад катившаяся ровно, спокойно, внезапно взбрыкнула. Резко дернулась вперед, и сразу же встала колом, словно наехала на препятствие. Затем вновь дернулась, и с такой силой, что Александр кубарем полетел на пол.

— А-а… — простонав от боли, Пушкин встал на колени. Дотянулся до ручки, и, толкнув дверь, вывалился наружу. — Черт…

Хорошо руки успел вперед выставить, а то прямо лицом бы в грязную жижу воткнулся.

— Черт!

Ладони обожгло ледяной грязью! Пальцы иголками закололо.

От грязи вмиг намокли щегольские сапоги, место которым не здесь, а больше на блестящем паркете бального зала. В разные стороны летела черная жижа, покрывая пятнами и брюки, и полы пальто.

— Черт! — чертыхался снова и снова. — Черт. Февраль же… был.

Ошарашено оглядывался по сторонам, дико удивляясь переменам в погоде. Утром, как с почтовой станции выехали, мороз еще щипал лицо, на дороге была ледяная корка в три-четыре пальца. Сейчас же солнце глаза слепило, грело так, что впору было пальто скидывать. Под ногами грязная жижа чавкала, полозья повозки едва видны из лужи.

— Весна, господин, идить ее к лешему, — к нему подошел Архип, только что спрыгнувший с козел. Слуга с тяжелым вздохом пнул ледяной ком, и едва не грохнулся при этом в лужу. — Немного не успели. В ночь бы выехали, уже у печки пузо грели. Эх…

Вот такие гримасы весенней погоды. Сейчас чуть ли не по всей России на добрый месяц, а то и два, на дорогу не выехать. По такой грязи ни на карете, ни на санях, ни конному, ни пешему не пройти, не проехать. Все в болото превратилось, в момент увязнешь за милую душу.

— Архип, командуй тут, а я пешком пойду. До села всего ничего осталось, — Александр махнул рукой в сторону видневшегося на холме господского дома и креста над часовенкой рядом. — Мужиков на помощь пришлю.

Кивнув слуге, потопал по узкой тропке рядом с дорогой. Видно, что натоптали, оттого и не проваливался толком. Похоже, сельчане здесь за водой к роднику ходили.

— Точно, за водой, — пробормотал он, заметив в паре десятков шагов слева хлипкий навес из дранки. — А родниковая водичка — это очень хорошо. Проверить бы нужно, вдруг нарзан местный.

Шутки шутками, а зарубку себе в уме сделал. В его положении каждая мелочь важна, ничем разбрасываться нельзя.

— Обязательно загляну.

Бросив внимательный взгляд в сторону родника, Пушкин развернулся к деревне. Отсюда как раз хороший вид на Михайловское открывался.

— Михайловское… Райский уголок… — его шаг сбился. Он прошел еще немного и совсем остановился. — Б…ь!

Александр криво усмехнулся. Открывшееся его глазу совсем не походило на те пасторальные картины, что он себе только что воображал. Не походило от слова «НИКАК».

— Это Михайловское?

Он даже оглянулся, сначала в одну сторону, затем в другую. Может где-то в стороне находилось то самое село, где ему предстояло почти год «куковать» в ссылке?

— Точно?

В ответ молчание.

Лишь лицо обдувал теплый ветер. Под ногами хлюпала вода. Где-то над головой весело чирикали птахи, предвестники весны.

— Черт, как Мамай прошел.

Да, очень похоже, кивнул Пушкин, вышагивая дальше.

Рядом с дорогой в оплывшем сугробе утопало пепелище — обугленные остатки сарая. В сером снегу вывороченными ребрами чернели бревна, над которыми торчали остатки обвалившейся крыши.

— Может заблудились, и просто не доехали?

Стал коситься по сторонам в поисках таблички-указателя. Больно уж разительно все увиденное отличалось от его воспоминаний из прошлого, да, собственно, из будущего. Ведь, в другом времени он уже был в Михайловском, посещая эти места туристом.

— Настоящая же разруха…

Дорога под ногами потянулась вверх, на холм. По обеим сторонам начали появляться первые крестьянские избы. Небольшие, черные, косившие на один край, они сильно напоминали осиротевших галчат, сидевших под дождем. Солома на крышах изб повыдергана, во все стороны торчат кривые слеги. Чернели провалами окна, без единого намека на стекло, где-то затянутые рваным холстом, где-то закрытые доской.

— Нищета… Какая же нищета, вашу-то мать, — матерщина вырывалась сама собой от увиденного, и даже усилий к этому не пришлось прилагать. Слишком уж страшная открывалась картина безнадеги и беспросветного отчаяния. — Как они тут, вообще, живут-то?

Не слышно было звуков, без которых сложно было представить сельскую жизнь крестьянина. Пушкин даже замер, вслушиваясь в тишину. Может просто не услышал мычания коров, блеяния овец. Нет, тишина…

— А вот и жители.

У околицы первой избы появилась сгорбленная фигура, с испугом таращившая на него глаза. И едва Александр повернулся к ней, как человека тут же, словно ветром сдуло.