Ай да Пушкин, ай да, с… сын!

Упомянув классический «майский» набор из своего времени, Александр тут же сглотнул слюну. Тут же захотелось посидеть на природе, у костра, вдохнуть аромат жареного мяса и дыма, как когда-то в другом времени и месте.

— Так, Михаил! — Пушкин сверкнул глазами, решительно повернувшись к товарищу. — Душа требует праздника! И требует очень сильно, прямо вопиет об этом. Вы случаем не знаете, сегодня по календарю не праздник?

Дорохов аж поперхнулся от такого. Какие еще праздники? Все же праздники наперечет. Рождество уже было, до Пасхи еще далеко.

— Нет, говоришь, — огорчено вздохнул поэт, но через мгновение встряхнулся. — Подожди-ка, а какое сегодня число на календаре? Просто не может быть такого, чтобы не было никакого праздника.

Он же прекрасно помнил, что в прежнем календаре в какую страницу пальцем не ткни, обязательно попадешь в праздник — в какой-нибудь день улыбок, международный день похмелья — похмельоуен, хрум-хрум-хрум-день, день умасливания гремлинов и тому подобный веселый бред. Неужели и сейчас ничего такого нет? Обязательно что-то должно быть.

Если же нет, то нужно придумать. Настроение у Александра было очень для этого подходящее. Похоже, организм настолько устал от рутины и длительного творческого напряжения, что он едва не перегорел. Поэтому ему сейчас и требовалось праздника — сильной эмоциональной встряски, чтобы как следует «подзарядится».

— Точно нет, Александр Сергеевич, — недоуменно проговорил товарищ, разводя руками. Он никак не мог припомнить никакого веселого праздника. — Вроде бы недавно был день обретения мощей святого преподобного Прохора Печерского или Благоверной княгини Анны. Я ведь не очень в этом деле силен. Тебе бы батюшку Филофея спросить, — почесал головы Дорохов. — Больше и не помню. А число восьмое…

— Э-х, нет, друг ситный, так дело не пойдет. Праздник обязательно дол… — Пушкин начал было говорить, но вдруг осекся. Лицо у него при этом ощутимо вытянулось, словно он увидел что-то невероятное. — Что ты сказал? Какое, говоришь, число?

С каким-то совершенно диким выражением лица поэт подскочил к товарищу и, схватив его за плечи, с силой тряхнул.

— Восьмое? Точно? Восьмое марта?!

— Да, восьмое, — тот даже вздрогнул от неожиданности. Слишком уже странной ему показалась реакция.

— И ты молчал?! — Пушкин широко улыбнулся. — Ты что же, Мишаня?! Это же восьмое марта! Международный женский день! Праздник милых дам и очаровательных девиц! Это же самое настоящее преступление молчать о таком празднике! Что смотришь?! Не слышал о международном женском дне?! Это еще большее преступление! Ты, Михаил, самый настоящий преступник! Слышишь?!

Опешивший Дорохов даже рот раскрыл, никак не ожидая, что его назовут преступником. Стоял, как статуя, не понимая, то ли над ним пошутили, то ли оскорбили.

— Чего стоим, друг ситный?! Такой праздник, а мы тут киснем, — Пушкина, словно наэлектризовали. Хотелось куда-то идти, бежать, прыгать. — Сейчас же в дом, одеваться, готовить подарки для дам, и немедленно в путь! И не надо так смотреть на меня?! В международный женский день нужно поздравлять дам! Слышишь?!

Пушкин резко развернулся на каблуках сапог и во весь голос крикнул:

— Николка, где тебя носит?! Быстро сюда!

Не прошло и минуты, как слуга возник рядом, как черт из табакерки. Голова, правда, вся в соломе. Похоже, на сеновале спал, пока никто не видел.

— Дрых?! Не отпирайся, точно спал! Всю жизнь проспишь! Живо готовь мой парадный костюм, а потом седлай моего любимого жеребца! Мы с господином Дороховым в гости собираемся! Кстати, Михаил, старина, у кого из наших соседей есть дочки на выданье? Посимпатичнее? Не думал же ты, что мы, двое кавалеров, будем праздновать этот прекрасный праздник без милых дам?!

Дорохов растерянно качнул головой.

— И к кому же мы поедем? — в нетерпенье махнул рукой Пушкин, которым уже полностью завладела мысль развеяться, как следует. — Стоп! К чему эти вопросы? Ответ же ясен, как божий день — едем в Тригорское!

Естественно, по таким дорогам отправиться они могли лишь к своей ближайшей соседке — владелице Тригорского Прасковье Александровне Осиповой, закадычной приятельнице Пушкина. Ее старшие дочери — Анна и Евпраксия, как раз гостили у матери, около месяца назад приехав из Петербурга. К тому же с помещицей проживали и ее две младшие дочери, Мария и Екатерина, заводные девицы-подростки, просто обожавшие своего соседа-поэта. Словом, цветник, и самое то для празднования международного женского дня.

— Никитка, опять заснул?! Ночами шляешься, а днем сонный ходишь, — усмехнулся поэт, глядя на откровенно зевающего слугу. — Скажи, чтобы на кухне собрали припасов. В такой прекрасный день просто преступление сидеть дома. Сделаем пикник на улице с горячим чаем, шашлыками, вином, глинтвейном. Будем веселиться, смеяться, играть в настольные игры, читать стихи. А тебе, Миша, советую подготовиться. Сегодня мои прекрасные соседки услышат первые несколько глав моего нового романа про настоящего героя современности, отважного, честного, прямого, как клинок, русского офицера…

Дорохов недоуменно вскинул голову. Не сразу понял, о каком таком герое говорил Пушкин, а как понял, то пошел пятнами.

— Я… Александр Сергеевич, я не готов, — в недавнем прошлом боевой офицер, не побоявшийся в одиночку лезть в горный аул с вооруженными до зубов горцами-вайнахами, вдруг стушевался. — Может я останусь здесь?

— Отставить скромность! — но поэта уже было не остановить. Раскрасневшийся и с блестящими глазами он уже «закусил удила». Будничная рутина уже давно стояла поперек горла, и ему жутко хотелось праздника, развеяться, а повод был просто железобетонный. — Кто, как не герой войны, настоящий храбрец, должен поздравлять милых дам с таким праздником?! Вперед, труба зовет! Одеваться, бриться, стричься, чарочку вина для храбрости и вперед…

Изобразив стук копыт и фырканье боевого коня, Пушкин умчался. Дорохов же, пожав плечами, со вздохом последовал за ним.

* * *

Псковская губерния, с. Тригорское

Женщина сидела в глубоком кресле-качалке, ноги укрыты теплым пледом. На коленях лежало круглое пяльце с вышивкой, над которой шустро скользила иголка с цветной ниткой. Нет-нет да и посматривала в окошко, но, увидев ту же самую безрадостную картину весенней слякоти и грязи, вновь склонялась над рукодельем.