Б/У или любовь сумасшедших

Пусть Кольчец остается в его руках, пусть воскресает в качестве зомби. В конце концов он это заслужил. Он станет лучшим зомби мира, если программа будет работать. Мы все зомби. Потерянное поколение, добровольно согласившееся отказаться от человеческой жизни и стать зомби. Поголовное пьянство, безрадостный гнусный разврат, ненависть всех ко всем — разве это не зомбизм?»

— Держи лицо, — сердито бросила Наталья, — ты же не ка-татоник.

«Зачем ей — красавице, умнице, дочери профессора — нужно было становиться стукачкой?» Ирина улыбнулась Наталье, встала. Чуть было не попрощалась.

— Ты куда?

— Куда царь пешком ходит.

— А… ну давай. Джентльмены приглашают нас в ночной клуб, так что надо переодеться.

— Fine! It’s great!^[21] — нараспев произнесла Ирина.

В роскошном туалете с диванами для курения, с зеркалами, подсвеченными специально для гримирования, Ирина некоторое время повозилась с краном. Не могла разгадать, как включается вода. Наконец сообразила подставить ладони под носик, сработал фотоэлемент, и вода пошла. Этот эпизод почему-то развеселил, и она, улыбаясь, прошла через роскошный лобби^[22]мимо фонтана и поджидающих гостей «лимо»^[23] — на улицу. Уже через пятнадцать минут была возле «Травиаты». Дым коромыслом! В прямом смысле. Туман ароматных сигарет и сигар клубился в красно-сине-зеленом свете псевдостаринных ламп «тиффани». Гаянэ с помощником суетилась за стойкой, но ее увидела сразу, показала рукой вглубь кафе. Там был в углу свободный столик. Через минуту официант принес ей чашку кофе и бокал с коричневым, пахнущим травами, напитком. Гаянэ улыбнулась и помахала рукой, высоко звенел Марио Ланца:

О, растворись окошко,

Дай свидеться мне с нею.

Пред ней благоговею

И жду свиданья с ней.

О, Мари, о, Мари!

Ты навек унесла мой покой.

Эту песню они распевали в своем гнусном дворе, вернувшись из клуба им. Зуева, где на истрепанной ленте насмотрелись красивой жизни.

Джина Лоллобриджида с роскошной грудью, вываливающейся из белоснежного кружевного корсажа, роковая Казарес и несравненная Симона Синьоре…

Она пришла на сеанс со стеклянной банкой, завязанной марлей. В банке томилась лягушка, купленная за десять копеек для опытов по биологии. После фильма — унылая школа, унылые учителя, унылая биология. А вот лягушка оказалась лихой. Воспользовавшись темнотой и непрочностью марлевой повязки на горлышке банки, она исчезала и сгинула навсегда в недрах клуба Зуева, потом, наверное, Лесной, и, может быть, даже добралась вприскочку до Белорусского вокзала и уехала поездом Москва — Париж.

На дальней станции сойду…

Забылась биология, все эти пестики и тычинки, вызывающие смутное сексуальное беспокойство, исчезла, отодвинулась во мглу памяти полунищая жизнь дочери врага народа, а вот песенка «О, Мари! О, Мари!» — осталась.

Ирина чувствовала, как взлетает и замирает, падая, сердце. Она никогда больше не вернется туда, не увидит клуба Зуева, и переулка на старом Арбате, и своего любимого здания — старой усадьбы на углу переулка. Это жаль. Но зато она никогда не увидит профессорскую дочку-стукачку, наркомана Сашу и этого, с оттопыренным мизинцем, приставленного к ней. Теперь она была уверена — к ней, к ней! Что их волнует? Как что?! Их совместная работа с Сашей. Узнавать будущее и прошлое — это ли не мечта, не сладость?

— Ну что, решилась? А на что будешь жить? — спросила Гаянэ, садясь рядом.

— Как вы поняли? — спросила ошарашенная Ирина.

— По лицу. Появляется специальное выражение: отрешенности.

Ирина сказала, что решит только после того, как узнает, действительна ли кредитная карта, имеющаяся у нее.

— Сейчас узнаем.

Гаянэ забрала Сашину карточку и ушла.

Скажите, девушки, подружке вашей,

Что я не сплю ночей — о ней мечтаю,

Что всех красавиц она милей и краше… —

голосил то ли Ланца, то ли дель Монако. Ирина потягивала душистый напиток и ощущала, как опадают с нее на коричневую матовую плитку пола тяжелые куски чего-то.

— Это нормально. Но для Европы. Завтра можно перевести часть сюда. Приходи утром, я сделаю, а сейчас — извини.

Ирина вынула деньги.

— Гаянэ, сколько?

— Не дури! У меня достаточно, чтобы угощать тех, кто мне нравится. Еще? Этот напиток называется пикон. Выпей.

— Нет. Спасибо. До завтра.

Она поднималась вверх к кварталу Кастро. Сегодня она переночует в самой дешевой гостинице, а завтра купит что-нибудь из вещей, возьмет напрокат автомобиль и двинется куда глаза глядят. Гаянэ в эту историю впутывать не надо. Если не сработает другая кредитная карта, тогда, конечно, придется обратиться… А пока…

Она остановилась возле огромного дома, напоминающего центральное здание Энергетического института в Москве. «Дом ветеранов» — гласила надпись на фронтоне. Улица Ван-Несс.

Рядом светилась витрина книжного магазина. Часы показывали полдвенадцатого, магазин работал. Она зашла и купила план Сан-Франциско и карту автомобильных дорог Америки. Продавец даже с каким-то ликованием объяснил ей, что выгоднее всего брать по дням, а не по спидометру. На дальние расстояния это выгодней. Посоветовал взять «понтиак» — очень надежная машина и недельное путешествие обойдется без бензина примерно в двести долларов. Он даже позвонил в несколько фирм и, сияя от собственной правоты, подтвердил, что да, именно так: «рентал» дешевле всех, ближайшая контора на улице Эллис. Показал на карте, где эта улица. Завтрашний день обретал очертания. Все остальное зависело от судьбы и куража.

Ирина поела, разменяв последнюю сотенную, в Макдоналдсе, покружила по улицам и неожиданно оказалась на улице Деларосса. Пальмы-ананасы теперь казались зловещими мохнатыми животными, выстроившимися в ряд. В тени их огромных листьев притаилась опасность. Окна домов были темны. Машины спали на тротуарах. Ирина решила подняться по Деларосса туда, где днем пила кофе.

Кажется, улица называлась Элизабет, там, судя по всему, жила богема. Значит, ночью светло и людно. «Там, где чисто, светло^[24]», проведет она свою первую ночь бегства.

Послышались шаги и голоса. Мужчина и женщина спускались оттуда, с холмов, куда направлялась она. Голоса были тихими, шаги торопливыми. Ирина ощутила ужас. Железные двери парадных были закрыты. Перебегать улицу туда, к бульвару, — ее увидят. Она протиснулась между двух машин, затаилась, но — светлое платье, светлое платье…

— Да заблудилась она, заблудилась! — истерически сипел задавленный голос Натальи, — чего вы всполошились. Дрыхнет наверняка уже в номере.

Ирина на коленях проползла узкой расщелиной между лакированными боками и втиснулась под нависающий над бордюром зад огромного «кадиллака».

Мужской голос:

— Какие улицы она еще называла? Черт, понаставили тут, давай по проезжей части.

Ирина, понимая, что безнадежно превращается в грязную бродягу, согнулась почти пополам, втискиваясь глубже.

— Да здесь она таскалась, педиков видела…

— Вот и иди, ищи среди педиков, раз упустила. Ты понимаешь, что ты наделала?

Они стояли рядом, у соседней машины.

— Да никуда эта гусыня не денется.

— Гусыня?! Эта гусыня обвела тебя, жопу. Я же видел, как ты кадрила мужика, ты же обо всем забыла… — Он хотел выругаться, но сдержался.